Джинны напрокат

Михаил Немченко

Джинны напрокат

— Салон «Хоттабыч», — прочел Витюня вывеску и, хмыкнув, тронул Дашу за плечо. — Нет, ты глянь, чего пишут: «Джинны напрокат». Ну, артисты!

Он мотнул головой и пошагал было дальше по тротуару, но Даша притормозила своего новобрачного.

— Заглянем, — кивнула она на дверь.

— Поверила? — изумился Витюня. — Чихня же! — По направляемый твердой Дашиной дланью, послушно потянул на себя дверь, откуда донесся истошный женский визг.

Усатенький парень за барьерчиком посмотрел на вошедших одним глазом, вторым продолжая глядеть на экран, где визжала сдобнюшечка-блондныка в бикини, чьим гемоглобином собирались подкрепиться сразу три окруживших ее вампира.

— Нам бы джинна, — сказала Даша.

— Выбирайте, — парень убавил визг и широким жестом показал на стеллажи вдоль стен, уставленные плотно закупоренными керамическими сосудами самых разных форм и размеров — от небольших кувшинчиков до целых амфор высотой в полчеловека.

— Это что, ваша гончарня выпускает? — дурашливо поинтересовался Витюня.

— Газеты надо читать, — назидательно сказал усатенький. — В Исбагании при раскопках обнаружено массовое захоронение джиннов. Вернее, массовое сохранилище. И исбаганцы поставляют их в счет погашения долга за танки и сгущенку. А нам доверили прокат… Ну что, выбрали?

— А какого посоветуете? — спросила Даша.

— Смотря какие желания. Большие — большого, маленькие — маленького.

— Большие-пребольшие, — сказала Даша и глазами показала Витюне на самую рослую амфору.

Но Витюня, как ни пыхтел, не смог ее сдвинуть с места. И, перебрав еще с дюжину сосудов разной вместимости, молодые остановили свой выбор на средних размеров кувшине, увесистом, но все же подъемном.

— Ну и как, исполняются желания? — спросил Витюня, вручая плату за прокат, которая оказалась вполне божеской.

— Это уж как повезет, — туманно ответил усатенький парень и снова уставился на экран, где блондинка продолжала вопить, а вампиры тем временем затеяли разборку и никак не могли договориться об очередности питания.

Все это было в субботу, а в воскресенье первым утренним автобусом молодожены доехали до лесопарка и зашагали по дорожке между чахлыми соснами. На поляне Витюня снял рюкзак, но Даша водрузила его обратно, сказав, что надо найти местечко поукромней. И через полчаса они ею нашли — маленькую прогалину, со всех сторон занавешенную кудряшками молодых березок. Кислороду здесь было навалом, хотя слегка и наносило какой-то дрянью от коксохима.

— Значит, сначала «тойоту», — подал голос Витюня, вынимая из рюкзака заветный кувшин, в содержимое которого он, если честно, еще не очень верил.

— Куда же ты ее ставить будешь? — Даша полистала тетрадку с желаниями и рассудительно заключила: — Нет уж, сначала коттедж с гаражом… Ну, приготовились!

Она махнула рукой — и Витюня вытащил пробку. Раздался хлопок, и из горлышка, как из дула, выстрелило каким-то темным сгустком. Повиснув над верхушками деревьев, он растекся густым черным дымом, и молодожены моргнуть не успели, как перед ними воздвиглись две огромные ноги. Облаченное в зеленый халат туловище венчала бородатая голова в белом тюрбане. Какое-то мгновение великан глядел из своей выси на задравших голову Витюню и Дашу, видимо, решая, кому же рапортовать. Потом, вытянув ручищи по швам, открыл рот, но произнести сумел лишь первый слог:

— Слу… — тут его нос скривился, он поперхнулся и стал оглушительно кашлять и чихать, так что деревья заколыхались. Прочихавшись, джинн попытался вздохнуть, но в ужасе зажал нос и… растаял в клубах черное го дыма. А дым вмиг съежился, ужался и прежним сгустком нырнул с высоты обратно в кувшин. И тут же пробка, выскользнув из Вигюниных рук, плотно впечаталась в горлышко.

— Ни хрена себе… — пробормотал Витюня. — Дефективного какого-то подсунули. Пойти обменять пока не поздно.

— Не, тут другое… — Даша помотала головой и, втянув курносым носиком лесопарковый воздух, несущий в себе знакомые городские дуновения, утвердилась в своей догадке: — Экология ему наша не ндра — вот что! — Еще немножко подумала и вынесла резолюцию: — Топаем дальше в лес, где воздух чище.

Но дальше было то же самое. И через три километра, и еще через пять. Глотнув окружающей среды, джинн кашлял, чихал, моргал слезящимися глазами — и спешил улизнуть в свою кувшинную норку. Это уже начинало раздражать. Кругом зеленел настоящий густой лес, и ни Даша, ни Витюня, как ни принюхивались, вроде, не улавливали больше никаких гадостных примесей, — а этот неженка продолжал привередничать.

— Да уж… — качала головой Даша, шагая за мужем по тропинке. — Это какой же у них там был воздух во времена Алладина и его лампы…

И все-таки сдвиг наметился. Когда под вечер, уже порядком удалившись от города, молодожены в очередной раз открыли кувшин, джинн продержался в атмосфере чуть дольше прежнего. И даже успел произнеси одним звуком больше — уже не «Слу…», а «Слуш…» Какой-никакой, а прогресс. И значит, курс прежний, а лесную глубь!

В общем, домой Даша с Витюней не вернулись, благо оба были в отпуске. Они заночевали в стогу, по молчаливому согласию приостановив с этого момента свой медовый месяц. Заниматься любовью в присутствии постороннего, да еще тем более иностранца, — пусть даже и надежно закупоренного в своей таре, — было как-то не по себе, а выпускать заветный сосуд из рук они не решались. Так и заснули, целомудренно положив между собой кувшин и крепко обняв его каждый со своей стороны. Наверно, об этом и шептались удивленно до утра столпившиеся вокруг покоса старые сосны. На своем веку они навидались всякого, но такую стойкость и выдержку, похоже, видели впервые.

Утром молодожены двинулись дальше. Они шли я шли, держась на северо-восток, и места вокруг становились все глуше и гаежней. Но привереда-джинн словно не замечал этого. Только на третий день он соизволил выдать еще один звук — «а». И лишь спустя еще двое суток его «Слуша» превратилось наконец в отчетливое «Слушаю», произнесенное с сильным ближневосточным акцентом. Но это была только первая половина магического рапорта. «Слушаю и повинуюсь» — лишь после этих слов джинна можно было отдавать ему приказания…

Бутерброды, взятые из дому, давно кончились. Пришлось перейти на подножный корм, довольствуясь тем, что удавалось раздобыть на пустых дачах, в огородах и стоявших где-нибудь на отшибе избах, откуда отлучились хозяева. А в одном садовом домике странники разжились старенькими, но еще крепкими куртками — без них ночами стало зябко. Никаких угрызений совести они не испытывали: Витюня аккуратно записывал адреса и координаты, чтобы с лихвой вознаградить потерпевших, как только джинн приступит к исполнению своих обязанностей.

Но обитатель кувшина приступать явно не спешил, осваивая новые звуки через день по чайной ложке. И тем сильней была радость молодых, когда однажды утром над таежной поляной разнеслось долгожданное: «Слушаю и повиную…» На заключительное «сь» пороху не хватило — джинн опять расчихался и привычно дезертировал в свое убежище. И все равно Витюня и Даша готовы были пуститься в пляс: до цели оставался один последний рывок!

Для полной гарантии они брели по чащобам еще целых три дня, питаясь ягодами да грибами, которые, нанизав на прутик, наловчился обжаривать на костре обросший курчавой бороденкой Витюня. Но это было даже и к лучшему — при более калорийном питании бремя целомудрия грозило стать невыносимым… И наконец наступил решающий момент. У подножья высоченной нелюдимой ели они поставили кувшин на землю, и Витюня, сгорая от нетерпения, рванул пробку.

Все было, как всегда. Темный сгусток, с хлопком вылетевший из горлышка, Исполинская фигура, возникающая из клубов дыма… А дальше произошло неожиданное. Вознесшаяся над кронами голова вдруг задергалась, лицо посинело, как от удушья, джинн ойкнул и, не произнеся ни слова, сжавшись в комок, сиганул обратно в кувшин.