Осколки чести

его и прежде использовал, много раз. Он не из тех, кто легко… э-э… привлекает женщин.

Кто-то очень вовремя постучал, и Форратьер пошел открыть дверь.

– А, входи, сержант. Я как раз говорил о тебе.

– Ботари! – выдохнула Корделия.

Пригнув голову, в дверной проем протиснулась высокая фигура со знакомым лицом борзой.

Как этому подонку в адмиральской форме удалось угадать ее тайный кошмар? В памяти пронесся калейдоскоп образов: просвечиваемый солнцем лес, треск нейробластера, лица мертвеца или полумертвеца, тень, надвигающаяся подобно смертной тьме… Она заставила себя сосредоточиться на настоящем. Узнает или нет? Но его глаза даже не прикоснулись к ней – они не отрывались от Форратьера. Слишком близко они посажены, эти глаза, и один чуть ниже другого. Такая необычная асимметрия еще усиливала уродство лица.

Кипящее воображение Корделии рванулось к его телу. Это тело – оно тоже какое-то неправильное, скорченное. Разве это тот самый подобранный, прямо стоящий человек, что потребовал от Форкосигана права быть первым. Нет, нет, что-то здесь не так, ужасно не так. Сержант на голову выше Форратьера, а двигается так, будто подползает к нему на коленях. Его позвоночник свернулся от напряжения, и он пожирает взглядом своего… господина? мучителя? Что мог сделать этот изверг с таким неподатливым материалом, как Ботари? Господи, Форратьер, неужели ты в своем дешевом тщеславии веришь, будто управляешь этим опасным, свирепым существом? И ты осмеливаешься играть с мрачным безумием, затаившимся у него в глазах? Ее мысли бились в такт с бешеной скачкой пульса. В этой комнате две жертвы. Здесь две жертвы. Две…

– Ну, давай, сержант, – Форратьер ткнул через плечо большим пальцем, указывая на распростертую на кровати Корделию. – Трахни-ка мне эту бабенку. – Он подвинул кресло поближе и приготовился смотреть, внимательно и радостно. – Действуй, действуй.

Ботари все с тем же непроницаемым лицом расстегнул брюки и подошел к кровати. Тут он впервые на нее посмотрел.

– Какие-нибудь последние слова, «капитан» Нейсмит? – саркастически осведомился Форратьер. – Или вам больше нечего сказать?

А она смотрела на Ботари, охваченная острой жалостью, почти на грани любви. Казалось, он в трансе, словно его ведет некий долг – похоть без удовольствия, предвкушение без надежды. «Бедняга, – подумала Корделия, – во что они тебя превратили». Больше не думая ни о поединке, ни о моральной победе, она искала в своем сердце слова не для Форратьера, а для Ботари. Какие-нибудь целительные слова, чтобы не прибавить новый груз к его безумию… Казалось, в комнате воцарился влажный холод, и она дрожала, испытывая безграничную усталость, беспомощность и печаль. Он склонился над ней, тяжелый и тусклый, как свинец, и кровать под ним заскрипела.

– Кажется, – выговорила она, наконец, – мученики близки к Богу. Мне очень жаль, сержант.

Он смотрел на нее, приблизив лицо, смотрел так долго, что она усомнилась, услышаны ли им эти слова. Дыхание Ботари было зловонным, но она заставила