По осколкам (СИ)

Помоги. Поделись.

Глаза закрываются. В первый миг я пугаюсь темноты под веками. Но вот вспыхивают цветные пятна, дрожат крошечные молнии, трещинками выкладывают свой узор перед внутренним взглядом, разогревают меня, разбегаясь по телу.

Теплее, теплее. Горячо-о…

Когда жар становится нестерпимым, я делаю неторопливый шаг вперед.

Больше никаких бросков! Медленно наберу скорость и буду ее поддерживать без рывков. Так миную длинную равнину. Потом, не сбавляя, быстро, но ровно — вдоль широкого оврага по его песчаному краю. И уже от оврага, через который махну одним невысоким прыжком, пробегусь по низинке, полной сочно-зеленой травы. А когда низинка останется позади и сумерки начнут густеть, я аккуратно замедлюсь, подстроившись под уходящий свет, и будет у меня плавная остановка вон там, за пестрой рощицей с красными…

«Разбежалась!» — хмыкнула земля, едва только одним лучом стало меньше, и ударила меня собой.

Чувство тепла и силы схлынуло, и меня закрутило-завертело, катя по земле. Опять запросилось из саднящего сухого горла жалобное — нет меня, нет, не видно! Хочется спрятаться, уползти, зарыться. Презрение к себе обмотало, стянуло, освободиться не хватает воли. Лишь ужас и отчаяние — прячься! раздавит тебя темнота!..

Утром прихожу в себя под деревьями с красными листьями, строгими охранниками вставшими на границе низинки. Лежу скрючившись. Краем уха слышу тихий плеск воды.

Доползаю до ручейка, бегущего между корней, жадно пью бурую воду. Царапает во рту, просится наружу, но мне сейчас нужна любая вода.

Следы яда уже улавливаются, значит, я недалеко от отравленных земель. Уже недалеко.

Вот теперь точно — еще одна попытка, даже самая осторожная, меня убьет. Теперь только пешком. Тело мое измучено, ноги разбиты, на пятках трещины, сломано два ногтя. Большой палец скрючило вниз к подошве. Разгибаю его и крепко держу, пока пройдет судорога.

Мне будет больно идти пешком, но сознание мое цело, мысли ясные.

Я прикрываю глаза, вбираю в легкие воздух — и определяю точное направление. Слева звенит торопливая речка, несущая свои воды от центра осколка. За высоким круглым холмом, покрытым зелено-розовыми растениями, речка изгибается и уходит прочь, к краю.

Миновать холм. Пересечь речку. Потом…

Нет, лучше не строить длинных планов, а то меня завалит и погребет под собой список того, через что мне надо пройти на разбитых ногах.

Карабкаюсь на холм. Иногда помогаю себе руками, цепляясь за выступающие камни, сжимая в кулаке крепкие лохматые стебли, на которых покачиваются розовые метелки. С метелок слетает и липнет к вспотевшему лицу легкий пух. Я отплевываюсь. Вытирая лоб и щеки, скатывая пух по коже, раздражаюсь на цветущую дрянь. Раздражение гонит меня вверх, не позволяет задержаться.

Я устала, очень устала, а еще даже не середина дня. Малая льет тепло на плечи, приглашает, подмигивает свысока — ну, давай, попроси, поделюсь. Домчишься быстро, если сгоряча не проскочишь мимо.

А как, чтобы не сгоряча? Как пропустить через себя лишь крошечную долю силы, когда хочется взять все? Хочется, чтобы опять загорелось в крови, чтобы мир казался прирученным зверем, ожидающим, что я приду и протяну к нему хозяйскую руку. Пусть потом жуткая расплата, но хочется же!

Нет. Чтобы контролировать свет, управляющий всем от жизни до гибели, нужно могущество, заходящее за пределы и жизни, и гибели. А у меня сил осталось только за своими руками и ногами следить да, не падая, двигаться вперед, на вершину холма.

Ни разу не повернувшись к Малой лицом, вползаю на горку. Забралась я по крутому склону, а спускаться по длинному пологому — хорошо, что уже никаких цепляний.

Можно было бы обойти этот холм, вздыхаю я. Но окидываю взглядом обширные зеленые склоны и понимаю, что в обход брела бы до вечера.

Холм плавно скатывается к неширокой речке — ее ниточка поблескивает вдалеке. Справа у подножья холма примечаю старую дорогу. Она изрядно заросла травой, но все равно это дорога, даже проглядывают кое-где желтые песчаные колеи. Дорога взбирается на выгнутый мост, на другом берегу теряется в тростниковых зарослях. Дальше выныривает из тростника и уползает между двумя невысокими холмами. За ними, помню, долина. А там уже и поселение.

Я дойду раньше, чем опустятся убийственные сумерки.

Мне кажется, что я бесконечно долго бреду по спуску к мосту: Малая уже изрядно подвинулась и теперь греет мне затылок. Жарко. Под ногу попадается чья-то норка — едва не вывихиваю лодыжку. Надо быть внимательней.

Дохожу до моста, останавливаюсь, упираюсь ладонями в колени, переводя дух.

Мост — длинную арку из камней и глины — когда-то построили на совесть. Потом забросили, как и все на этой половине осколка. Теперь на мосту хозяйничают ветер и вода: сухой лишайник сверху, зеленый мох снизу. А ведь раньше здесь ходили люди, катились повозки, у моста даже было свое имя…

Прежде чем перейти мост, спускаюсь по песчаному берегу к воде. Ноги мои, ушедшие в песок по щиколотки, приятно холодит, пока я, наклонившись, горстями черпаю прозрачную воду и жадно пью. Я бы выпила всю реку, если бы это восстановило мои силы. Вода не режет рот, эта речка замечательно чиста.

На перила моста слетает воробей. Он смотрит на меня настороженно, готовый в любой миг вспорхнуть, но несколько коротких прыжков ко мне по камням все же делает, любопытный.

Помнится, среди наших гулял слух, будто животные и птицы чуют нас, улавливают в нашей природе что-то такое, что тогда назвалось «флюидо-энергический потоковый заряд». Но не прижилось громоздкое, непонятное название, а потом и про животных забыли.

Может, зря? Может, надо вспомнить про их чутье, присмотреться?

Я недавно говорила о перераспределении силы среди разумных, а ведь наверняка предстоит искать эти перераспределения. Да, на Первом есть аппараты, которые проверяют, фиксируют показатели. Но закрывшийся Первый теперь как малышня, стащившая диск с пугающей голограммой про ураганы: сами не смотрят, потому что не на чем, и другие не могут поучиться смотреть в вихрях — не на чем.

А мне теперь с помощью чего высматривать эти перераспределения и новые очаги? С помощью животных?

Ладно, еще вернусь к этой мысли, когда дойдет до разборок с Первым. А сейчас — только Сатс. Мне бы дотянуться, услышать, что вокруг нее.

Пытаюсь перенести слух, но в ушах шумит, перед глазами расплываются золотые пятна — нет, не могу, не хватает сил.

Встряхнувшись и напоследок плеснув себе в лицо водой, выбираюсь на каменный мост. Воробей не улетает, поглядывает на меня с опаской.

Протягиваю к нему руку: пройтись бы ласково кончиком пальца по мягким перышкам, чтобы не пугался!

Воробей пол-вдоха смотрит на меня, на руку. Потом подпрыгивает, взмывает вверх — и вот уже не разглядишь пеструю точку на склоне холма.

Оставляя мокрые следы на нагретых камнях, пересекаю мост и попадаю в тростник. Он захватил весь этот берег, едва-едва угадывается старая дорога.

Продираюсь вперед, стараясь не терять направления. Ноги разъезжаются на скользком иле, норовят угодить в коварные ямки, уронить меня в мелководье. Пальцы больно сдавливает, когда поперек ступней натягивается трава. Душно. Я вся взмокла, сверху на меня снова сыпется какой-то пух. Слышится шелест сухих стеблей. Кажется, будто это обитатели зарослей хихикают надо мной, неуклюжей.

— Да хватит уже! — вскрикиваю я, выдергиваю ноги из травяного капкана и с раздражением отшвыриваю тростник правой рукой.

Будто закончив испытывать меня на прочность, заросли тут же расступаются и открывают дорогу, полную больших луж.

Устало опускаю голову и выдыхаю, глядя в землю под ногами:

— Все. Измотал. Травил, давил, топил… Дай мне забрать свое и спокойно уйти.

Осколок молчит. Как ему и полагается. Хочется думать, будто он так показывает, что не станет больше громоздить мне ловушки и препятствия.

Я волочусь через лужи. Широкие обхожу, по мелким шлепаю напрямик. Заодно ноги отмоются от прилипшей грязи. Тростник без ветра не шевелится, замер, как строй охранников: дай приказ — бросятся.