Душа убийцы (сборник)

физматнаук, тощий, нервный мужчина под сорок пишет рассказ, и рассказ этот помещается в книгу, куда помещаются и эти заметки. Посмотрите в конец этой книги! Увидели? Потом я увижу его еще режиссером в кино…

Вот также я вижу и Стаса в будущем времени, который в сегодняшнем времени отбил у меня Стеллу и увел краскопульт, но если бы знали вы, каким я увидел его через четырнадцать лет! Лучше не надо. А Стеллу?

И как я могу к ним относиться иначе, если через четырнадцать лет они станут… А вот не скажу! Вы же не верите!

Конечно, я вижу не каждого в его будущем. Совершенно не вижу себя, например, в своем собственном будущем. И вообще прозрения эти накатывают совершенно случайно, но уж если накатит… А они говорят: чокнутый. Впрочем, говорят, конечно, не оттого, что знают в моей этой интересной особенности (я, естественно, не распространяюсь о ней), они судят меня по поступкам, которые им непонятны. Недалекий, доверчивый — это еще самое сладкое. Дурачок — это уже посильней. Ну и так дальше.

А я и в самом деле скорее всего недалек. Когда я с ними общаюсь, то путаюсь — с каким временем дело имею. Представьте, скажем, кто-то (не Стелла, не Стас, нет-нет) орет на меня, а я его вдруг вижу на смертном одре… Есть за мной и другое.

Может, и в самом деле когда-нибудь придут за мной санитары в белых халатах — этакая парочка бугаев с косыми ухмылками и стерегущими глазками?

А тогда… Восстановим цепочку событий. Итак, Стас испарился. Я начал в себя приходить. Что же случилось? Я был так счастлив, а он пришел и испортил. А воровство краскопульта? Нет, по какому праву он его прихватил?

Затем я пошел в мастерскую. Зачем? Не могу объяснять. Почему взглянул вверх? Чем заинтересовала меня эта грязная тряпка, свисавшая с антресолей?

Никогда не найду я ответа на этот вопрос!

Но я взглянул и увидел ее.

Можно было подпрыгнуть, но можно было и взять табурет. Я прыгнул — и не достал. Подпрыгнул еще — и только коснулся. Ах же, . собака! Я кошкой взлетел и ухватил ее пальцами. И сжал их покрепче. А приземляясь, ухватил и другое: странный шваркнувший звук.

Этот странный шваркнувший звук, несомненно, не сулил ничего доброго. Он шел сверху, из-под ведра. А в ведре были тяжелые мотоциклетные цепи. Конечно, можно было отпустить вздорную тряпку. Еще можно было, приземлившись, немедленно отскакнуть. Но этот странный шваркнувший звук, словно укол, странно взбодрил любопытство.

Конечно, это было странное, необъяснимое любопытство. Что-то вроде того, когда дворянин на спор закладывал одинокий патрон в зев семизарядной обоймы, чтобы, покрутив ее и приставив дуло нагана к виску, затем щелкнуть курком: пронесет?.. разнесет?..

Повисла тяжелейшая пауза, в которой я приземлялся.

Пронесет?.. Разнесет?..

Шарахнуло громоподобно.

День погас и красным золотом вспыхнула ночь. Словно огненный дождь, просыпались звезды. И следом — кромешная тьма.

Какой идиот взгромоздил на антресоли ведро?

Я вернулся из смерти благодаря Афродите. Нет, ее не мог никто завести, однако же фара («Бесполезная фара!» — говорил этот Стас) сама собой вспыхнула, и на меня хлынул поток слепящего света. Оживленный его ласковой теплотой, я приподнялся. Голова закружилась, я опустился перед ней на колени.

— О, смертный! (Мне верно послышалось: голос шел с неба.) Взгляни же: разве это не роза в металле? Не колесница, запряженная белоснежными лебедями? Не она ли, омытая пеной, — божественная жрица любви, Афродита?

Он шел с неба, этот громыхающий глас.

— Так протри свою физиономию тряпкой!

Я взял и протер. Тряпка пахла весной.

— А теперь поцелуй свою жрицу, благодари за возвращение к жизни!

Потрясенный, я припал к бензобаку губами. Однако почему глас небесный так подозрительно хрипл? Почему он словно ежится от цекотки? Ах, это не голос небесного наблюдателя!

— Пигмалион с шишкой на черепе! — слышу я хамское. —Чумазый создатель! Правду говорят, что ты — чокнутый!

Да, это — Стас. Я хватаю Афродиту за руль и выкатываю.

Он догоняет. Бьет меня по плечу:

— Обкатка — не депо полоумных механиков! Здесь нужны ноги кроссмена.

— Она-сс не для вас-сс, мотогонщик! — сдержано я возражаю. Откуда вдруг выскочило старорежимное «-сс», и сам не пойму. Но зато столько твердости оно придает! — Вам ее в жизни-сс не укротить-сс! Вы слишком грубы для дамы-сс!

— Для дамы? Все дамы мира, мальчишка, пасуют перед мужчиной с хлыстом! Все дамы мира-сс!

Он прямо-таки исходит слюной, высвистывая свое вторичное «-сс»! Столько злости, столько напора — будто совершенно иное он имеет в виду. И я не мог не откликнуться на это совершенно иное:

— Ты заключил это, когда возил е е на заднем сиденье?

— Дня тебя же старался, мальчишка! — как он вдруг заорет! — Тебе же глаза раскрывал! Этой дурище не важно, с кем ездить, была бы стальная нога, стальная рука, гибкий хлыст! Хорош же ты был со своей сиренью!

Для меня же старался? Я не верил ушам. С другой стороны, зачем ему Стелла. Зачем моя девушка, когда он в своих путается, числит под номерами? Неуверенно возражаю:

— О ком ты, парниша? Я лично толкую об Афродите!

— Так и я тоже о ней! — вопит он зарезанно. — Твоя Афродита — не она, а оно, железо, не более! Гибкий хлыст, стальная рука, стальная нога — и все дела, паренек!

А я все думал о том, что болтал он о Стелле. В этих словах кое-что было. Неужели для меня же старался?

И тут меня будто бы кто подтолкнул. Я прикусил свой язык. Я был рядом с той, кто — «железо, не более»! Я увидел! Услыхав оскорбления Стаса, Афродита бросила взгляд на меня. Взгляд лукавый и со значением. Мол, не связывайся, брось его, мол!

И я не стал сввазываться. Оставив ее, я вернулся к двери. Я раскрыл двери и так их оставил. Зачем? Не знаю, я действовал по наитию: обратный въезд Афродите был обеспечен. Затем вытянул краскопульт из руки Стаса, почему-то сразу разжавшейся, и вбил его под правую дверь.То-ли чтобы было покрепче, то ли чтобы заякорить краскопульт… Да-да, я действовал, отвечая неким призывам, исходящим ко мне

от… да-да, Афродиты!

А Стас… О-о, этот Стас!

Он похлопал ее по месту ниже седла (она это позволила). Он назвал ее деткой (послышалось фырканье). Он взял ее за белые ручки (она склонила головку к нему). Он ее вывел на трассу.

Я все же засомневался. Стал догонять, отдирать эти грубые лапты с беленьких, вымытых ручек.

— Отзын-нь! — он заорал.

Тут Афродита громко, предупреждающе подхрапнула. Я отшатнулся:

— Эй, Стас! Так с ней нельзя!

— Ты, детка, впрямь спятил? С кем это — с ней? — одолел он грохот мотора. И в этот момент руль выкрутился из его рук. Афродита отъехала и, коротко разогнавшись, поддала Стаса под зад. Зад вслед за ним взлетел в облака, а Афродита умчалась.

— Пигмалион с шишкой на черепе! — заорал он, взлетая. — Зачем ткнул кик-стартер задней ногой?

«Пусть себе полетает! — решил я промолчать. — Кто это ткнул кик-стартер задней ногой?»

— Трахнутый! — ругался он, возвращаясь. — Тебя следует познакомить со стоящей женщиной, понимающей кое в чем и суровой! Чтобы не трепался насчет мнимых новых дурищ!

«С женщиной? Я не против! Но не надо — суровой!»

— Чтобы вышибла сиреневую дурь из тебя! — кричал он с земли зло и разнузданно. — Ты был жалок со своим букетом сирени! Женщины, а равно и техника, хлыст а-ба-жа-ют!

Я продолжал хохотать. Но смех мой терял в убедительности. «При чем здесь сирень? Чтоб меня видели с букетом сирени?» Чем громче я хохотал, тем больше ощущалась в моем смехе натуга. «Чтоб когда-нибудь кто-нибудь мог меня видеть с сиренью? Нет, никто, никогда и нигде не мог меня видеть с букетом сирени!»

Я хватал себя за бока, я давился и кашлял от смеха. Нет, он не мог меня видеть с сиренью! Было темно, и этот букетик я кинул в окошко. Никто, никто не видел меня, и даже Стелла не видела, когда я подкидывал этот букетик.