Промысел Господень: Летописи крови

Наемник дождался ночи. Что ни говори, это самое удобное время суток для совершения его миссии. Пусть местная тьма и лишена природной мистики, от ощущения таинственности избавиться тяжело.

Днем он позволил себе небольшой отдых, трапезу, приготовил все необходимое. Самой сложной частью работы был поиск разделенных частей тела. Помогли две вещи — радионуклеиновый радар и плутониевые метки в костях умершего. На экране прибора они светились тонким зеленым огоньком, пробиваясь сквозь толщу земли.

Ориентируясь на показания радара, наемник нашел все части Влада, исключая сожженную голову. Теперь полуистлевшие (кстати, сгнить окончательно им помешали особые штаммы антигниения), они лежали на могильной плите, собранные воедино. Отдаленно это было похоже на игру в кубики.

Вокруг мертвеца по круговой орбите были расставлены динамики системы объемного звучания, подключенные к микшерной деке и CD-проигрывателю. Наемник долго возился с настройкой инфракрасных портов соединения. Между частями системы не должно было быть никаких препятствий. От этого зависело не само звучание или незвучание, а целостность пресловутого магического круга. К самому мертвецу тянули свои белесые отростки кардиограф, капельница с биораствором, иммуностимулятор и электрошокер. К запястью левой руки человек прикрепил пульт управления — тонкую полосу сенсорной панели с россыпью контрольных датчиков.

Потом настал черед первородной магической основы. Цветными мелками наемник обвел абрис мертвеца. Нанес тотемные узоры, имена демонов дня и час. По сторонам света расставил бронзовые подсвечники со свечами из черного воска. Указал расположение основных звезд на текущую ночь. Вот появился на камне рунический символ — имя Повелителя Мертвых, Аида. Оставались последние штрихи перед свершением ритуала.

Долго готовился некромант. Затаивал дыхание, опасался, что дернется рука, сведенная нечеловеческим напряжением. И совершится ошибка. Порвется непрерывная нить колдовского орнамента. А любая ошибка смертельна. Нарушится целостность узора, и тогда вырвутся на свободу разрушающие слепые силы мертвых, пожирая все на своем пути. И отправятся они по свету сеять страдания и смерть.

Загорелись огнем контуры рисунка, когда наемник соединил начальный и конечный фрагменты. Человек довольно улыбнулся и отступил на шаг назад от тела, любуясь плодом кропотливой работы. Осталось закончить ритуал.

Из грузового отсека моноцикла человек выудил черный кубический ящик. Внутри контейнера находилось что-то живое, оно билось о стенки и издавало режущие ухо звуки. Открыв замки и сняв крышку, человек опустил руку в ящик, нашел шею существа и ловким движением свернул ее. Затем извлек на свет тушку черного петуха. Настоящего, а не клона, привезенного с орбиты, где он был куплен за огромные деньги.

Наемник занес петуха над трупом, свободной рукой, сжимающей кривой обсидиановый нож, вскрыл тушку от горла до паха. Оросив мертвеца горячей кровью и внутренностями, он обезглавил птицу и голову положил у шеи трупа, заменив ею недостающую часть тела. Потом подошел к звуковой системе. Из поясной сумки наемник извлек джевел с диском и вставил его в проигрыватель. До свершения обряда оставались считанные мгновения.

Музыки не было. Был простой гул, несущий в себе начало ритма. Простой, как пляска младенца в материнской утробе. Звук, издаваемый живой плотью.

Мелодией были глухие удары ладоней по обтянутому кожей барабану. Электронное соло, где-то за спиной, в зарослях пальм, посвященных Деве Урзули. Искусственный шепот лоа в кронах священных деревьев.

Мерный рокот, предвещающий дальнейшее неистовство. Назойливо повторяющиеся выкрики оцифрованного экстаза.

Шорох осыпающейся земли — голос разверзающейся могилы. Вопль десятков глоток, размазанный по безумству нечеловеческой музыки. Ритм танца с перебитыми конечностями.

И мертвая линия кардиограммы вздрагивает, идет десятком изломов.

Из динамиков льется монотонная дробь. Колдун склоняется над пультом, придерживая наушники одной рукой, второй регулируя баланс и уровень шума. Он не смотрит в сторону трупа, слабо вздрагивающего в такт сумасшедшей пляске кардиограммы, все его внимание приковано к ползункам микшера и к мерцающей панели эквалайзера. Он неуклонно повышает громкость, пока не начинает вибрировать даже зеркало за его спиной. Мертвое (?) тело выгибается мостом, трещат натягиваемые потусторонним усилием мышцы, датчики подключенного диагностического комплекса, сходя с ума. Громкость падает, ритм становится более умеренным, и тело вытягивается на могильной плите. В его судорогах уже просматривается залог будущего осмысленного движения, но пока соматическая память только пробуждается под воздействием гармонических перепадов, и мышечные сокращения напоминают отрезанную конечность рептилии, убегающую из-под ножа.

Колдун снова выкручивает регулятор громкости до отказа, и в ответ с грохотом лопаются лампы, нависающие над столом. Остается только сравнительно тусклый свет от медицинского оборудования и волны синего электрического мерцания, пробегающие по коже трупа.

Пытающегося встать.

Двое — мужчина и женщина — вошли в ночной клуб. Она — тонка и стройна, облачена в платье черного цвета с глубокими вырезами на груди и спине. Он — огромен, ширина плеч едва держится в пределах дорогого костюма.

Охранник в латексе и синтетике — имитат под натуральную кожу — дышит через маску аэрофильтра, отчего его дыхание громко и прерывисто. Его рука упирается в грудь мужчины, в глазах скачут тени настороженности и предбоевого возбуждения. Девушка качает головой из стороны в сторону, показывает пропуск. Охранник сдувается, теряя львиную долю устрашимости.

Услужливый официант вне себя от радости: что ты, богатые клиенты сулят огромный ломоть чаевых за достойное обслуживание и приятно проведенное время.

Оглядывая клуб зрением наружным и зрением внутренним, Саша понимает, что двойственность ее восприятия поражает соответствующую двойственность пространства. По одну сторону бытия создания из плоти трясутся, растерзанные ритмами музыки, окунаясь с головой в чувственный экстаз коллективного и оттого бессознательного веселья, непосвященному кажущегося мистической оргией. Пылают стробоскопы, «фонарь» ди-джея, подвешенный над танцполом на шести плексипластиковых опорах, делающих его похожим на арахнида, излучает свет всех цветов видимого спектра. С другой стороны, словно с далекого берега огромной реки, каиниты — а они есть повсюду — истязают собственную плоть отвратительными пытками. Они тянут из себя жилы, сдирают собственную кожу и жадно пожирают ее. Они вскрывают свои спины и наносят плутонийсодержащими красителями татуировки непосредственно на кости. Отчего тела их просвечивает насквозь тихий изумрудный огонь. И весь этот макабрический маскарад одинаково приятен обеим сторонам.

Парочка садится за столик, лицом к сцене, где юркой змеей вокруг металлического столба извивается стриптизерша. Она заказывает бокал мартини с оливкой на дне, он только хранит молчание. Официант подобострастно кланяется и исчезает. Девушка оценивает взглядом танцовщицу и поворачивает лицо к спутнику.

— Она нравится тебе?

— В ней есть что-то… будоражащее мой желудок.

— Когда все кончится, она будет твоей… пищей.

— Хорошо, госпожа.

Сегодня я бесплотен, дуновение ветра, прикосновение едкого табачного дыма. Сегодня я — капля тягучего мартини, пряный аромат коктейля из тоника и сока экзотических фруктов. Сегодня я — невидимый для посторонних взоров, нечуткий к чужой боли. Я есть и не есть, я здесь и не здесь…

Я вижу, как она выходит из угольно-черного лимузина такси «линкольн-таункар», и изумленный водитель вдыхает запах ее духов. Слегка покачивая бедрами, она подходит к швейцару и улыбается ему тридцатью двумя идеальными жемчужинами, не оскверненными желтым налетом от недавно выкуренной сигареты Dunhill Woman Slim. Тот раскланивается перед ее чарующей красотой и пропускает в дрожащую 40-градусной влагой утробу ночного клуба.