Падающий факел

хе.

Бобина размоталась полностью. Майкл перестал поворачиваться и прижал и разгладил конец ленты на боку. Потом напряг мышцы, испытывая бандаж на прочность, уже полностью ушедший в свои мысли. Его глаза машинально продолжали исследовать лицо женщины, но голова его была занята вопросами, совершенно к ней не относящимися.

Он думал о том, что если его рассуждения правильны, то не логика правит вселенной Человека. Когда он произносил про себя слово «логика», то имел в виду свою веру в триумф правды над ложью; в то, что благое деяние неизменно влечет за собой вознаграждение героя и еще большее упрочение веры; а также в то, что где-то во вселенной обязательно существует такая вещь, как Справедливость. Та самая Справедливость, которая, если человек живет с ее именем на устах и все свои усилия направляет на упрочение ее принципов вокруг себя, в конце концов воздает ему по заслугам его деяний.

Не думал он в тот момент о том, как мог высокоразумный, взрослый человек, взрастивший его, позволить ему пропитаться до мозга костей идеей о том, что успех есть традиционно-условленная награда, и что Справедливость можно представить в виде некого набор колесиков и винтиков в особом игральном автомате, слот-машине, в которую нужно бросить немного отваги, верности и доброй воли, и та обязательно одним из своих благожелательных поворотов выдаст достойный игрока и его планов приз.

Ему даже в голову не приходило то, что благодарность придет, и если не к ним, так к их детям, во что верят обычно неудачники и люди рухнувших планов и надежд. Здесь, в старушкиной ванной, он не мог знать о том, что после того как милитаристская уверенность политиков начинает шататься, повсеместно просыпается вера во вселенские моральные принципы свободы, равенства и тому подобного. Человек отдельно взятый мог признать свое поражение путем ухода в мир безумия или путем самоубийства, этими двумя вечными исходами невезучих. Но мировые причины и следствия касались не индивидуальностей, а всех разом; Человек мог крикнуть: «Довольно!» – и погрузиться в долгое ожидание завтрашней революции, в душе представляющейся ему таким же явлением природы, как и восходящее над горизонтом солнце.

Потом, через много лет, Майкл Вайерман обращался в своих мыслях к подобному кругу вопросов, но в этот момент в ванной он не думал, а просто шалел от взрывающегося в его голове одного открытия за другим. Он осознавал происходящие внутри него великие перемены, но как и человек, оказавшийся в центре кольца фейерверков, он больше всего был увлечен зрелищем самого взрывающегося огня и какофонией сопровождающего это действо треска, не пытаясь вообразить себе изначальный процесс смешения пороха или же терпеливо проследовать сквозь мрак лет далеко назад по запальному шнуру, к самому моменту падения на него роковой искры.

Ни о чем таком он не думал. Вспоминал он мать, то, как она читала ему из красивых земных книжек интересные истории и сказки, как потом рассказывала о старых добрых временах.

И воспоминания эти