Храм для матери

Мария Познякова

Храм для матери

Дверь долго не открывали, за дверью что-то бухало, бахало, падало, баррикаду там сделали, что ли… Наконец, дверь открылась, появился обросший мужик, мне даже показалось, что я ошиблась дверью.

— Вам кого… барышня?

— А я по… объявлению.

— А, няня… Да, конечно. Проходите. Детишки мои рады будут. Они у меня архаровцы вообще-то смирные… любознательные… Вы, главное, смотрите, чтобы они друг друга не поубивали и квартиру не сожгли.

Я хихикнула.

— Они так-то смирные… Я их один, без матери растил, может, потому такие… самостоятельные…

— Ничего, справлюсь.

— Ну хорошо, пройдемте, — мужчина отвернулся, пошел вглубь квартиры, я поплелась за ним. Почему-то не хотелось идти за ним, не хотелось оставаться один на один с незнакомым парнем. Парнем… да не такой уж он и парень, ему лет тридцать пять, не меньше… А кажется, женщины в этой квартире нет… Бывают такие дома, где вроде все чисто, вылизано, блестит, — но чего-то не хватает, женского уюта какого-то… тепла… Не знаю. Квартирка оказалась маленькой, тесный коридор рвался на комнаты, кухни, кладовки, мужчина провел меня в комнатушку, в углу которой стоял продавленный диван, стену занимал шкаф, а перед окном стоял огромный стол с игрушками.

Я восхищенно вздохнула. Умеют же в наше время делать игрушки, прямо-таки ювелирная работа. Крохотные замки, домики, рощицы, лошадки, повозки, речки вьются лентами, горы, какие-то замысловатые машины, экипажи, крохотные пахари пашут на крохотных полях, и пшеница как настоящая… Все было крохотное, миниатюрное, я задумалась, сколько лет могло быть ребенку, который живет здесь. Для трехлетнего как-то все слишком мелкое, а для ребенка постарше солдатики и пластмассовые домики, кажется, не интересны… Не знаю.

— Да, будем знакомы, — мужчина осторожно протянул мне руку, — зовите меня… Яков. А вы…

— Роза.

— Ух ты, какое имя… Роза. Вам подходит. Ну что, Розочка, вот, значит, в тесноте, да не в обиде. На кухне если что, все есть, вы уж там сами как-нибудь сообразите, что приготовить, в холодильнике посмотрите. Вот здесь, значит, в комнате, дети помещаются, вы за ними смотрите, из кухни-то тоже видно, что они делают. Главное — дети. Я же вас недолго посидеть прошу, по шесть часов в день, дольше-то я не отлучаюсь, но вот эти-то шесть часов я за детей боюсь. Они же такие шалопаи, ни на минуту оставить нельзя, я все боюсь, как бы они себя не покалечили…

Меня передернуло. Головорезы, которые, вдобавок, себя калечат, — только этого мне сейчас не хватало. Чего доброго, бегают по дому с пистолетами и стреляют пульками, норовят попасть в глаз. И лепят жвачку куда ни попадя. И высасывают чернила из ручки. И… И вообще, я уже пожалела, что пошла в няни… Хоть бы через агентство, что ли, нанималась, а то вот так…

— А… дети-то где? — спросила я.

— Дети? Да вот же они.

— Да где? Под столом, что ли?

— Ну что вы, Розочка… не под столом, а на столе.

Я посмотрела на стол, сначала ничего не увидела, кроме игрушек. Крохотные замки, башенки, повозки, городки с рыночной площадью, кораблики стоят в маленьком подобии моря… Но чем больше я смотрела, тем больше настораживало меня что-то, сама не могла понять, что. Наконец, до меня дошло, я даже закричала, когда увидела. Нет… так не бывает… бред какой-то… И все-таки…

И все-таки они двигались, эти фигурки. Крохотные князья, бояре, рыцари, принцы, короли, королевы. Крестьяне пахали поле, торговки наперебой расхваливали свой товар, мужики везли в город телеги, груженные чем-то непонятным, маленький кораблик поднимал паруса. Они жили — миниатюрные фигурки, выполненные с ювелирной точностью…

— Это что… нанотехнологии, что ли?

— Что?

— Ну… почему они двигаются? На батарейках? Слушайте, прелесть какая, вот игрушки научились делать…

— Да какие игрушки… Живые они. Живые.

— Живые? А… дети…

— Вот они и есть дети. Я же вас зачем звал? За детьми ухаживать. Вот, пожалуйста. Им много не надо, вы им раз в день хлеба на стол положите, мяса, рыбы, сахар там, шоколад… Они уже сами разберутся, что куда вести, в какие города на продажу. Вот так. Главное, смотрите, чтобы не разбежались все и чтобы друг друга не поубивали, а то я смотрю, тут рыцари, пушки, порох, как бы не вышло чего…

— Но… откуда… — вырвалось у меня.

Он как будто не заметил моего вопроса.

— Плита электрическая, вода горячая-холодная есть, телевизора-компьютера нет, да и некогда вам на экран смотреть, вам же за этими архаровцами смотреть придется… Я их один, без матери растил, страх как тяжело… Милые мои… Так вы согласны? — резко спросил он.

— Ну…

— Что ну? Что-то не устраивает? Какие-то требования, пожелания?

— Да… нет.

— Значит, согласны. Пятьсот рэ в день, питание…

— Да. Х-хорошо…

По спине пробежал холодок. В голове вертелась только одна мысль — согласиться на все, потом уйти отсюда потихоньку, и бежать, бежать, отключить телефон, сорвать объявление, чтобы он в жизни меня не нашел, этот дядька с бородой, и домой бежать, в Миасское, пусть засмеют, пусть будут смотреть… Ну не поступила, не устроилась, и все тут. Правильно говорят, Москва не резиновая, всех не примет…

— Ну вот и славненько… — он посмотрел на часы, фыркнул, — ну все, мне пора, пошел я… на работу, а вы тут посмотрите за ними… Если что, еда в холодильнике, да я им тут на столе оставил, до вечера хватит…

Он ушел, как-то быстро ушел, прямо растворился в воздухе. Я осталась наедине с ними, с маленькими городами на большом столе, я все еще не понимала, что это, хитроумная игрушка, или что другое, да мне не все ли равно, мое дело — сидеть и следить, чтобы… чтобы что? Чтобы не поубивали друг друга, так сказал Яков…

Нет, кажется, им было не до этого: Яков оставил на краю стола кусок хлеба, ломтики ветчины, кусочки шоколада и россыпь сахара. Теперь крохотные человечки подвозили к россыпям маленькие тележки, запряженные миниатюрными лошадками, грузили на них мясо и хлеб, увозили в города. Я прямо залюбовалась, как быстро и слаженно они работают, кажется, они делали это каждый день… Тележки въезжали в города, тут же на площадях сбивался в кучу народ, мужички на тележках торговались, набивали цену, расхваливали, какое сегодня мясо хорошее, любо-дорого посмотреть…

Сначала я ничего не замечала, потом спохватилась, что-то не понравилось мне в одном городе, который стоял на отшибе. Там тележки ехали не на городскую площадь, а в большой замок, на котором развевался флаг с какими-то драконами и загогулинами. Потом хлеб и мясо продавали из замка, кажется, продавали втридорога, я этого не видела — просто чувствовала, что хозяин замка поступает так. Хозяин замка… нет, кажется, ему принадлежал не только замок, но и весь этот город, и народ в нем. Да, народ явно гнет спину на своего господина, вон, волокут к замку кучи хвороста, соломы, сена, лошади у него там, что ли, конюшня, ну и камины, и печи надо чем-то топить, все-таки поздняя осень на улице, а императору, или кто там живет, надо греться у камина…

Хворост и солому в замок не заносили, складывали вокруг. Мне это показалось странным, тут же, чего доброго, дождь пойдет, все намочит… А нет, здесь дождей быть не может, все-таки город в комнате… Но почему они не заносят хворост? Почему раскладывают его вдоль стен?

Ох, ч-черт…

Я догадалась, но слишком поздно — когда вспыхнуло пламя. В голове шевельнулось одно-единственное словечко — восстание, еще это называлось — революция, еще это много как называлось, а мне не все ли равно. Я еще смотрела, как горит замок, когда пламя перекинулось на соседний квартал, ах, черт, нужно что-то делать. Бросилась на кухню, черт, где у него тут вода, крана нет, раковины нет, ремонт, хоть бы предупредил, что ремонт, вот чайник, слава богу, холодный, я бросилась к столу, заливать пожар, зашипело пламя, поднялся дым, кто-то пытался выбежать из замка, в кого-то стреляли из крошечных луков.