Мастер-арфист

Робинтон перенес вещи обратно, в свою холостяцкую комнату. Айфор и Мумолон делали все, что могли; они старались не оставлять Робинтона одного, следили, чтобы он ел, укладывали его спать — сам он был не в состоянии позаботиться о себе. «Сами влезли, сами вылезем…» Эти слова неотступно преследовали его, но у Робинтона не было сил, чтобы записать сопровождающий их мотив. Ему казалось, что он никогда больше не будет ни петь, ни сочинять музыку. Он пытался выбраться из пучины горя, вызванного чудовищной потерей, но что бы он ни делал, его, казалось, лишь засасывало все глубже и глубже.

Однажды он сидел у камина. Айфор и Мумолон куда-то ушли: то ли по неотложным делам, то ли потому, что не могли больше находиться рядом с Робинтоном и его горем. Дверь распахнулась, и на пороге возник Ф'лон.

Робинтон поднял голову, без тени любопытства взглянул на всадника, потом снова уставился в огонь.

— Я только сейчас узнал, — сказал Ф'лон, вошел в комнату и захлопнул за собою дверь. Он взял со стола початую бутылку вина и налил себе бокал. — Я бы прилетел раньше, если б знал.

Робинтон кивнул. Ф'лон повнимательнее пригляделся к другу.

— Слушай, ты все это время в таком ужасном состоянии?

Робинтон не удосужился ответить. Он лишь махнул рукой, давая понять Ф'лону, чтобы тот ушел куда-нибудь. Он ценил подобный знак внимания со стороны всадника, но Ф'лон сейчас вызывал у него слишком живые воспоминания о том моменте, когда они виделись в последний раз, — о дне его свадьбы…

— Что, настолько плохо? — Ф'лон огляделся по сторонам, поискал, нет ли еще вина. — Заливаешь горе?

— Вино не помогает.

— Да. Не помогает.

Что-то в тоне всадника привлекло внимание Робинтона.

— Ты о чем?

— Тут есть еще вино? Или надо сходить принести?

Ф'лон был сердит, и это вызвало у Робинтона смутное раздражение. Арфист указал на буфет.

— Там должно что-то быть, — сказал он.

— Ты пить будешь?

Робинтон пожал плечами и вздохнул. Он безразлично следил, как Ф'лон отыскал в буфете бутылку, фыркнул с отвращением, прочитав надпись на этикетке, но все-таки откупорил вино и налил в бокал. Затем он плеснул вина и Робинтону.

— Ты не единственный, кто сейчас горюет, но ты зато целиком поглощен горем, — сказал всадник, осушив одним глотком полбокала.

— В смысле?

— Л'тол — или теперь его надо называть Лайтолом? — потерял Ларт'а. В то самое время, когда Касия…

Договорить Ф'лон не смог. Он одним махом допил бокал и налил себе еще, до краев.

— Л'тол? Л'тол потерял Ларт'а?

Это было настолько невероятно, что просто не укладывалось в голове.

— Да — и этого не должно было случиться!

Ф'лон со стуком поставил бокал на стол — с такой силой, что хрустнула стеклянная ножка. Острый обломок впился всаднику между большим и указательным пальцами. Ф'лон выругался и принялся зализывать ранку.

— Как это вышло? — спросил Робинтон.

Во время Интервалов драконы гибли очень редко.

— К'врел решил, что нам пора взяться за ум и начать использовать во время весенних Игр огненный камень, — язвительно заговорил Ф'лон. — Мы поднялись в небо— крыло против крыла. Туэнт' С'лела плюнул огнем, едва выйдя из Промежутка, — и обжег Ларт'у весь бок. Нас было много в воздухе, и нам удалось помочь Ларт'у опуститься на землю — а он кричал так, что сердце останавливалось!

Ф'лона передернуло. Видимо, пережитые мучения слишком сильно врезались ему в память.

— Л'тол скатился со спины дракона, и его подобрали. Но Ларт' был слишком сильно обожжен. Он ушел в Промежуток прямо с земли.

По щекам всадника потекли слезы. Робинтон взял Ф'лона за руку — боль друга ранила и его. Ф'лон смахнул слезы.

— Так что ты не единственный, кто понес ужасную потерю.

— Нет, не единственный. Но я, похоже, не в силах ее вынести.

— Не в силах вынести? Ну, так ты, если хочешь, тоже можешь уйти.

— Уйти? — Робинтон непонимающе смотрел на Ф'лона. — Что ты имеешь в виду?

— Чего ж тут непонятного? — странным тоном спросил всадник. — Мы прямо сейчас пойдем к Сайманит'у, он возьмет тебя в лапы, мы уйдем в Промежуток, и Сайманит' лапы разожмет… — Ф'лон взмахнул рукой, — и в Бенден мы с ним вернемся уже вдвоем. Проще некуда.

— Да, проще некуда, — согласился Робинтон, почти с завистью думая о холодной черной пустоте Промежутка, где гаснут все звуки и все чувства.

Из глаз Робинтона хлынули слезы, и арфисту показалось, что сердце его сейчас разорвется. Он так устал от холода… Да, это было бы просто… но… это совсем не просто.

— Да, это не просто, — мягко сказал Ф'лон, и Робинтон понял, что произнес последние слова вслух. — Есть в нас, людях, что-то такое, что заставляет нас цепляться за жизнь даже тогда, когда мы теряем тех, кто был нам всего дороже. Мы спросили Лайтола — и он тоже не смог уйти так. Его тоже страшно обожгло — да и лекарствами его накачали от души. Так что сперва он просто не в состоянии был решать. А когда пришел в себя, то решил вернуться к семье, в Плоскогорье.

Робинтон вздрогнул.

— Знаешь, я бы никому не посоветовал туда сейчас возвращаться. А уж тем более… тем более — бывшему всаднику.

Ф'лон пожал плечами.

— Он так решил. Ему нужна сейчас поддержка родных. Я вижу, твоя мать до сих пор здесь.

— Да. Она замечательная. И все были так добры ко мне…

— Ну, так что — будем как-то жить дальше?

Тепло, прозвучавшее в этом простом вопросе, поглотило и растворило холодное ничто, в котором пребывал Робинтон все последнее время.

— Спасибо тебе, Ф'лон, — сказал он, вставая. — Пожалуй, я бы чего-нибудь съел. Да и тебе, судя по виду, очень даже не помешает плотно перекусить.

И действительно, Ф'лон выглядел не только усталым, но и изможденным. Но когда он услышал последние слова Робинтона, на лице его промелькнула улыбка. Взяв арфиста за плечи, он повернул Робинтона лицом к двери, выпихнул из комнаты — и они вместе зашагали на кухню, поискать какой-нибудь еды.

По горькой иронии судьбы, вскоре после этого холода отступили, и пришедшая им на смену теплая погода помогла больным поправиться. Да и остальные смогли вернуться к обычным своим занятиям.

Но теперь само пребывание в Тиллек-холде сделалось для Робинтона мучительным: ведь все здесь дышало воспоминаниями. Он сворачивал за угол — и ему казалось, что сейчас он увидит в этом коридоре Касию. Он входил в комнату — и ему чудился отзвук ее голоса. Горе все еще сковывало Робинтона, и лишь ценой огромных усилий арфисту удавалось загонять его в глубь души настолько, чтобы выполнять свои обязанности — да и просто жить.

Встряской для него стало появление Миннардена и Мелонгеля, сообщивших, что теперь у них появились доказательства кончины лорда Фарогая.

— Мы попросили сообщить, хорошо ли Фарогай себя чувствует, — сказал Мелонгель. — И указали на нечеткость последнего послания.

— Следующее послание барабанщик отстучал почти так же скверно, как и предыдущее. Все окрестные вышки, прежде чем передать его дальше, по нескольку раз просили повторить — чтобы убедиться, что они правильно расслышали, — сказал Миннарден. Затем он покачал головой. — Лобирн никогда бы не отослал столь скверно составленное послание. Да и Маллан всегда был аккуратным барабанщиком.

— Тогда мы отправили туда… одного друга. — Мелонгель сделал многозначительную паузу. — Скорохода, умеющего по дороге держать глаза и уши открытыми. И когда он вернулся, его рассказ очень нас обеспокоил.

Насколько мог понять Робинтон, говоря «нас», Мелонгель имел в виду лордов-холдеров.

— Так, значит, лордом теперь стал Фаревен?

— Нет, — отрезал Мелонгель. — Фаревен мертв. Убит в поединке.

— Кем — Фэксом? А что с Баргеном? Мелонгель пожал плечами.

— О нем наш скороход ничего не слышал. Леди Эвелина, насколько можно понять, горюет и не выходит из своих покоев. Хотелось бы верить, что хоть это — правда.