Черный Легион: Омнибус (ЛП)

Основную часть передней стены занимал колоссальный экран-оккулус, показывавший планету, которая плавно вращалась в сердце жестокого шторма. Чтобы добраться до нейтральной территории, выбранной точкой сбора флота, потребовалось наивысшее усилие концентрации, однако они были здесь. Сюда и должно было быть сложно попасть по предельно очевидной причине: предательство не замышляют прямо на виду у врагов.

После странствия сквозь яростную бурю сердце шторма было желанной передышкой для всех нас, однако обладавшие психическим чутьем ощущали особенное облегчение. На нашем пути к месту сбора в шторме обитало бессчетное множество сгинувших душ и бесформенных сущностей, кормившихся ими. Оба вида эфирных духов вцеплялись в барьер реальности, выставленный вокруг «Тлалока». Души мертвых с воплями сгорали в волнах варпа, а Нерожденные бесновались и пировали.

Здесь, в сердце бури, наконец, царил покой. Много где внутри Великого Ока было тише, чем в этой истерзанной области. Даже в большей его части. Однако сейчас это место подходило для наших целей.

— Твоя чужая все еще кричит, — произнес мой брат Ашур-Кай. — Я отправил ей в пищу нескольких рабов. Похоже, они не помогли.

У Ашур-Кая были красные глаза, а его лицо постоянно выражало настороженное отвращение. В его алом взгляде не было ничего сверхъестественного — всего лишь физический дефект, который он терпел с рождения. Чрезмерно налитые кровью радужки плохо реагировали на яркий свет, а белая как мел кожа легко обгорала под недобрым прикосновением светила любого из миров. Приобретение геносемени Легиона Космического Десанта уменьшило его проблемы — до того, как он стал воином Легионес Астартес, ему было сложно даже открывать воспаленные глаза при прямом солнечном свете — однако ахромию было невозможно вылечить или обратить вспять.

При личном общении экипаж обращался к нему как к лорду Кезраме — постоянно искажая его родовое имя — или же просто «лорд-навигатор». Среди группировок Легионов, знакомых с ним, его чаще называли Белым Провидцем.

Все мы знали, что за его спиной смертные члены экипажа именуют его куда менее лестными титулами. Это его не интересовало. Пока рабы уважали его и повиновались ему, его совершенно не заботили их мысли.

Когда он говорил вслух, а не прибегал к привычно-легкой беззвучной речи, все произносимое им звучало низко и нараспев, с примесью неприятного бульканья. Таким голосом было очень легко убедительно угрожать, хотя Ашур-Кай был не из тех, кому требовалось говорить, чтобы произвести угрожающее впечатление. Также он, как ни воображай, не был мягким. Он стремился к эффективности и ценил изящество. Это имело для него значение. Большое значение.

На центральном возвышении мостика у него был трон, который он занимал нечасто, предпочитая в одиночестве стоять на высоком подвесном балконе над постами экипажа, отсекая живые звуки и запахи всех тех, кто находился внизу. Также ему не было дела до картины, предоставляемой оккулусом. У него было две обязанности: добираться и видеть, а зрение требовало немалых усилий. Так что он стоял там, над своими братьями и нашими общими рабами, пристально глядя через открытые порталы окон в неприкрытую пустоту Пространства Ока.

Его трон — размещенный перед моим командирским постом и расположенный лишь чуть-чуть ниже — щетинился бесчисленными соединительными каналами и психически-чувствительными системами, которые позволяли ему удаленно связывать свой разум с машинным духом корабля. Подобный интерфейс было проще использовать, нежели альтернативный вариант, однако Ашур-Кай считал его нечувствительным и медленным. Это просто не соответствовало чистоте подлинно единого мышления. Явно легче просто потянуться и соприкоснуться разумом с Анамнезис, обмениваясь мыслями с ее физическими составляющими посредством телепатической связи и позволяя ей видеть его шестым чувством. Такая связь с «Тлалоком» позволяла гармоничность действий и реакций, с которой не мог бы сравниться ни один из рожденных в Империуме навигаторов, встроенных в свои троны.

Это не значило, что было легко. Как-то он сказал мне, что сомневается, будто кто-либо из людей смог бы достичь необходимой глубины концентрации, и я беспрекословно поверил ему. Если от своих психических обязанностей он уставал через несколько дней, то у немодифицированного человека вообще не было бы шансов. Он излучал силу в виде белой ауры, которая никогда не грела. Было похоже, будто купаешься в воспоминании о солнечном свете.

Заговорив, он не смотрел на меня. Я ощутил краткое прикосновение, когда его чувства мимоходом прошлись по моим: психический эквивалент контакта взглядов. В миг связи я почувствовал, как на меня отражается собственная аура. У него она представляла свет без солнца, моя же сущность оставляла характерное ощущение, будто ножи движутся по шелку.

— Ты мог бы, по крайней мере, поблагодарить меня за то, что я покормил ее, — сказал он, не поворачиваясь.

Я приблизился и встал рядом с ним, опершись на перила верхней палубы. Активные доспехи сопровождали каждое наше движение гулом.

— Благодарю тебя, — с готовностью произнес я.

— Я берег тех рабов для себя. Чтобы наблюдать за узорами, которыми разлетелась их кровь. Улавливать их последние вздохи и слышать в этих финальных судорогах желания их душ. Забирать из глаз стекловидные тела, дабы увидеть тайны в непролитых слезах.

— Ты ведешь себя невыносимо драматично, — сказал я.

— А ты исключительно плохой провидец, Сехандур.

— Ты так постоянно говоришь.

— Я так и считаю. Ты ослеплен сентиментальностью и не думаешь о мелочах. Впрочем, все, что приглушает ее крики — стоящая жертва. От этого создания у меня болит голова.

Я наблюдал, как перед нами на оккулусе проплывает мертвый корабль, и отмечал разрозненность нескольких других боевых звездолетов, каждый из которых сторонился прочих. Возле каждого корабля по обзорному экрану струились просперские руны, фиксирующие результаты первоначального сканирования ауспиком.

Слишком мало кораблей. Чрезвычайно мало.

— Что-то не так, — предположил Ашур-Кай.

— Количество кораблей приводит в уныние. Возможно, прочие еще в пути.

— Нет, не с флотом. Что-то не так с пряжей судьбы. Сколько раз за последние месяцы мне снился этот шторм? Помяни мои слова, мы движемся навстречу опасности.

Мало что раздражает меня до зуда в зубах так, как прорицание. Какая еще наука или волшба столь бесполезна и неточна? Какое еще искусство столь сильно полагается на суждения задним числом?

Взгляд красных глаз Ашур-Кая наконец-то опустился на меня.

— Ты готов?

Я кивнул и промолчал. Он проследил за моим взглядом в направлении оккулуса. На видеодисплее были рассыпаны названия пришвартованных кораблей, осторожно державшихся на расстоянии от собратьев: «Зловещее око», «Челюсти белой гончей», «Королевское копье».

Небольшой флот окружал колоссальный остов лишенного энергии линейного крейсера. Корабль был давно мертв, сто лет назад его сразили пушки людей и клинки демонов. Когда-то он странствовал среди звезд, следуя за амбициями полубога, и с яростной гордостью носил имя «Его избранный сын». Теперь же он переворачивался, дрейфуя в сердце бури: разверстые раны и искореженный штормом металл. Как и несколько раз прежде, ему предстояло послужить нам нейтральной территорией.

Еще живые корабли медленно сходились. Все прикрывались от угрозы обстрела из лэнсов приближающихся сородичей. Каждый сам по себе был крепостью, выделявшейся хребтовыми бастионами и выступающими носами, а громадные корпуса с потрепанной броней вмещали в себя экипаж рабов, которого хватило бы на целый город.

Самый крупный из них представлял собой замечательный памятник способности человечества создавать орудия войны. «Зловещее око». По всему лазурно-зеленому корпусу окруженного крейсерами линкора виднелись шрамы от бессчетных сражений. Рядом со своим флагманом плыли «Королевское копье» и «Восход трех светил», которые, казалось, буквально сомневаются, стоит ли приближаться к безжизненному остову. «Его избранный сын» — или хотя бы то, что от него осталось — носил на себе следы расцветки их Легиона.