Волчья шкура

Авнер с тоской посмотрел на Игоря. «Русский, холенный, вон с каким презрением смотрит, очки поблескивают. Понаехали на все готовое, что они понимают! Это бизнес, все так делают».

Игорь посмотрел в сторону супермаркета. Там пива холодного — зашибись!

— А когда копали, ничего необычного не заметили?

— Ничего. Копали да копали.

Авнер грустно ухмыльнулся.

— Паренек еще какой-то крутился рядом. Может, он что видел?

Дагу заинтересованно вскинул брови.

— Какой еще паренек?

— Да нет, не хакер, сто процентов. Ешиботник из харедим*. Лет семнадцати-восемнадцати, рослый. А так, все, как обычно: Штаны короткие, из-под них вот так, на ладонь, носки белые выглядывают, пиджак черный, «цицит*» болтаются, рубашка белая, шляпа…

Игорь кивал, стараясь, чтобы лицо оставалось серьезным. Все ученики религиозных школ выглядят одинаково, чтобы ни говорили спецы по ультрарелигиозным евреям. Нормальному человеку ни в жисть не отличить хасида от литвака и сефарда, хоть сто лет проживи в Израиле.

— А выглядел он как?

— Да говорю же: штаны, пиджак, шляпа. Харед он и есть

харед.

Авнер опять заглянул в яму, будто там лежали ответы, которых он не знал. Ну что он от меня хочет? Чего нужно? Сказал уже, что видел. Шляпа, пиджак, штаны… Очки от солнца? Так полстраны в таких, если не больше. Белый, как бумага? Будешь бледным, если по восемнадцать часов Тору изучать. Пейсы белые… Молодой, а седой, как старик. Нет, лучше этого не говорить, кто поверит? Подумает, что выкручиваюсь.

— О, вспомнил! Рот у него не закрывался, даже слюна текла. В начальника играл, подсказывал, что делать, как копать, вроде умный!

Не скрывая скуки, Дагу спросил:

— Может еще что, кроме того, что командовал?

— Когда перерыв на обед устроили, он сам лопату взял и в яму залез. Мы ему не мешали, пусть поиграет, не жалко. Только поковырялся он недолго. Вылез и ушел, не попрощавшись. Видно, работать не понравилось. И еще пакет, ну, как из «супера», из ямы выволок.

Игорь насторожился: вот это уже что-то, а вдруг, зацепка.

— Пакет? А что в пакете?

— Кто знает, мы не заглядывали, вроде земля, а из земли не то ремешки грязные, не то корешки свисали. Наверное, своим решил показать, похвастать, что работал.

Игорь досадливо поморщился.

— Понятно, что ничего непонятно. Будем разбираться. Спасибо за сотрудничество.

Пожал руку Дагу, зыркнул на Авнера и заспешил к супермаркету.

*****

Здесь, в сквере, всегда можно определить, кто коренной тель-авивец, а кто из гостей, приехавших поглазеть на красоты веселого города, и по пути забредших в Дизенгофф-центр. Если не косятся, не оглядываются, будто не видят, или вправду не замечают, значит, свои, местные. Можно, конечно, им рожу скорчить, заматериться в голос и заржать в глаза. Тоже кайф от скуки, но не то, не то… Скорее всего, тель-авивец не шуганется, он гордый, и даже полицию не вызовет. А если не обнаружит панковского сходняка на привычном месте в привычное время, то и забеспокоиться может: непорядок, дождя нет, а где же панки? Панки, ау! Заболели? Или вымерли на фиг? Караул!

Площадь на Дизенгофф без панков — как Монмартр без художников — голо, босо и скука-тощища смертная. Понятно, толпы мамонтов-лохов не в счет. Тыщщами соваются по улицам, в магазинах отираются, в кафешках трескают без продыху. И откуда столько здоровья? Пошли бы поработали. А панки… мало их, но они вольные — и все, лучше не скажешь.

— Ходит дурачок по лесу,

Ищет дурачок глупее себя…

Еж задрал ноги на скамейку. Спине тепло от прогретой солнцем земли. Свобода! Анархия! Хорошо!

— Че голосишь? Заткнись, охрипнешь. На-ка лучше.

Девушка протянула певцу «косяк».

— Тебе, Кузя, тоже скрутить? А я пивка… Сушит с утреца, вчера в «Барби» конкретно зажигали, оторвались по полной. Хочешь, Кузя? А где ты вчера был? Кузя, ну же! Слышишь, Кузяка!

На солнышке, на травке пригрелись трое панков. Наколки, железки, у барышни «ирокез», все, как полагается, ни с кем не спутаешь.

Чуткая Пальма сходу заметила, что с приятелем неладно, вот и старается развлечь его пивком или «травкой», или разговорами. По себе знает: нельзя в компании молчать, уставившись на носки своих «гриндеров», нельзя отрицательно крутить головой на заманчивые предложения, и, насупившись, слушать и не слышать забавные приколы. Много чего нельзя, чтобы депресняк не скрутил. Не все выдерживают, незаметно сдвинуться можно. Позитив нужен, сегодня без позитива никуда.

Еж выдохнул вместе с дымом:

— Оставь его, Пальма! Чего пристала? Видишь, не в себе чувак, отцепись! Он в «милуим»* ходил. Похоже, случилось что-то. Ты как, Кузьма? В норме? Все живы-здоровы? Ну и лады. Дерни, отпустись.

— А? Что? — Кузя, будто возвращаясь из далекого далека, с недоумением смотрит на «косяк», на друзей и машет рукой.

— Не… Завязывать буду… Крыша едет, глюки реальные.

Говорит он быстро и несвязно, но раз рот открыл, нужно выговориться, а то опять заклинит.

— Да стрём какой-то… — Кузя облизнул губы и перевел дух. — За пару дней до конца «милуима» нас дёрнули на маацар*. Ну, обычное дело: заехали в касбе* под утро, как и полагается, при полной боевой сбруе: «керамика»*, весты* под завязку набиты рожками и гранатами в подсумках, М-4 с оптикой, приборы ночного видения, пластид — двери выносить. Паримся чуток, но это дело привычное — не впервой, тем более своё железо греет.

Еще восемь тяжёлых джипов, прикинь, и нагмаш* с МАГом* и калибром 0,5 в поддержку пехоте.

Вот в четыре с копейками утра арабам в нашем квадрате свет отрубили, так перед ихним заутренним молебном, мы туда и ломанули.

Дом нужный, кстати, — фотомагазин возле рынка. Самое гиблое место. Наша цель — все, кто внутри, склад оружия и тайник, зарытый в самом магазине на полутораметровой глубине. Вопрос, как его, это дом, найти! Там же хрен разберёшься в этой касбе, где какой дом или улица.

Сидишь на тадрихе*, магад*, вроде, всё ладно и складно объясняет, лазером водит по спутниковой карте: вот тут входим, здесь прикрываем, вот этот дом ломаем… А на самом деле на месте всё не так — черт ногу тебе сломит и вторую узлом завяжет!

Ну а палить начнут, и такое бывало, садимся в оборону и зовём «ДИ-найн», он домик торкнет: сдавайтесь, кто живой! Обычно сдаются, ну а если нет — «дуби»* за пять минут им такие развалины зарисует — в год не отстроят!

Короче, заняли позиции…

И замолчал Кузя.

Еж и Пальма встревожено переглянулись. Вроде бы отходняк у парня начался, если заговорил. Зачастил, оживился и вдруг опять замолк, только губами шевелит и ухмыляется тупо.

Пальма дернула Кузьку за рукав.

— Ну, давай дальше, чего молчишь? Небось, самое интересное вспомнил?

— Ага, интересное… это… кино-ужастик… только немое…

— Понимаю, — Еж солидно покивал, — немое — это, Пальма, чтобы присутствие свое не выдать… У Океца* даже собачки надрессированы носом дышать!

— Заткнись, а, умник? Что я, в армии не служила? Собачек твоих не видела?

Девушка повернулась к Кузе.

— Заняли позиции, говоришь, и…

— …район оцепили, дом окружили. Наша махлака* и махлака Таля, Коах порец*, еще трое бойцов из Океца с собаками… Короче, все идет по плану…

Еж вскинулся и радостно завопил, не удержался:

— Все идет по пла-а-ну!

Пальма ткнула его кулаком в бок:

— Хорош балдеть, дурила! Сколько можно!

Нужно дать Кузьке натурально выговориться, что-то же его тревожит!

Тревожит… это еще мягко сказано. Бледный сидит, нижняя губа подрагивает, вот-вот зубы застучат и разревется пацан на весь Дизенгофф. Не похоже на Кузьму, ой, никак не похоже. Такой позитивный дружбан был.

— Из ателье, сечешь, ни гу-гу. Таль и его ребята быстро управились: дверь — на хрен враз. Окец собачек запустил, ждем, когда голос подадут. А уж парни-собачники переведут, что там они налаяли. Взрывчатка, значит все валим наружу и подальше, тогда тут взрывники и андаса* в хозяевах.