Мастер-арфист

Робинтон искренне понадеялся, что люди, научившиеся читать и считать еще при прежнем холдере, теперь передадут знания своим детям — хотя бы тайком. Знание зачастую находит для себя обходные тропинки, как его ни запрещай. Оставалось лишь надеяться, что в холде Фэкса произойдет то же самое.

Глава 10

Три Оборота, которые Робинтон провел в холде Плоскогорье, пролетели стремительно, перемежаемые лишь зимними холодами. Он узнал много нового о ремесле арфиста и еще больше — об управлении огромным холдом, на территории которого проживают тысячи людей. Восседая по вечерам за главным столом, лорд Фарогай казался мягким, любезным и снисходительным человеком. Но у себя в кабинете, отдавая указания сыновьям и управляющим, он становился энергичным, проницательным и резким. Он знал обо всем, что творится в его владениях, — за исключением «белого пятна», как именовал Лобирн владения Фэкса.

— О, Фэкс умен, — сказал как-то Лобирн Робинтону. — Он проводит с Фарогаем не меньше времени, чем родные сыновья. Можно подумать, что он ему прямой родственник.

— А может, так оно и есть? — заметил Маллан, приподняв бровь. — Они очень друг на друга похожи.

Но Лобирн отмахнулся:

— Фарогай всегда обожал Эвелину. Это всего лишь фамильное сходство.

Маллан повел плечом.

— Мать Фэкса умерла родами, так что мы все равно никогда ничего точно не узнаем. Но вероятность существует. Эвелина так часто беременела, что Фарогай мог поискать развлечений на стороне.

— Выброси это из головы! — резко одернул его Лобирн. — Или держи свои мысли при себе.

— Я бы с радостью, но меня озадачивает привязанность Фарогая к Фэксу. Фэкс родился в тот период, когда у Эвелины случилось подряд несколько выкидышей. Еще до рождения Фаревена…

Но доводить свою мысль до конца Маллан не стал.

Внушающее тревогу поведение Фэкса оказалось единственной неприятностью, с которой довелось столкнуться Робинтону за время жизни в холде Плоскогорье. Он даже, при содействии Маллана, приобрел первый опыт общения с женщиной. Робинтон никогда особо не задумывался о своей внешности и в зеркало заглядывал лишь затем, чтобы проверить, не растрепались ли волосы; волосы он отпускал и заплетал в косу, подобно многим другим юношам. Но благодаря опеке Лотриции он начал понемногу избавляться от подростковой худобы, а пешие путешествия по горам сделали его ноги и грудь мускулистыми.

Поскольку он был арфистом, во время танцев он обычно играл для других, а не плясал сам. Но однажды Маллан заметил во время перерыва между танцами, что Робинтон болтает с тремя местными девушками, подошел и ткнул его локтем в бок.

— Я тебя подменю на время. Давай, выбирай себе пару.

Последовал еще один толчок под ребра, сопровождаемый подмигиванием. Робинтон попытался было возразить, но Маллан уже обратился к одной из девушек:

— Ситта, он у нас застенчивый. Он все время играет для танцоров, а сам танцевать не умеет.

— Это я не умею?! Еще как умею! — возмутился Робинтон и поспешил пригласить Ситту на танец.

Он и прежде поглядывал на эту стройную, миловидную девушку со слегка раскосыми глазами. Сейчас, ради Встречи, она облачилась в ярко-голубое платье, и этот наряд очень ей шел. Правда, Робинтон никак не мог сообразить, как же следует с ней беседовать, чтобы не ляпнуть что-нибудь неуместное.

— Я думала, ты никогда меня не пригласишь, — с притворной скромностью сказала Ситта, вложив свою изящную ручку в загрубелую от постоянной работы со струнными инструментами ладонь Робинтона.

— Мне давно этого хотелось, — чистосердечно признался Робинтон.

— Значит, пришла пора, арфист! — дерзко отозвалась Ситта, и они очутились на танцевальной площадке и поклонились друг другу, как и другие танцующие. А потом зазвучала музыка — на этот раз быстрая, так что Робинтону не представилось случая обнять девушку.

Ситта была благовоспитанной девушкой и потому после двух танцев предложила Робинтону пригласить кого-то из ее подруг — чтобы не давать окружающим повода для пересудов. Робинтон тут же согласился; все-таки он — арфист, и ему не следует открыто выказывать предпочтение только одной девушке. По крайней мере, пока что — не следует. А во-вторых, ему действительно хотелось танцевать. Это было так здорово! Он танцевал с Трианой и Марциной. Триана оказалась девушкой веселой и заводной, ее, похоже, больше интересовал сам танец, чем партнер. Марцина была милой и предупредительной. А потом Робинтону пришлось вновь вернуться на свое место и играть дальше.

Триана отправилась искать себе другого партнера — правда, на прощание сказала Робинтону, что он танцует замечательно и ей очень понравилось. А Ситта и Марцина устроились у помоста, на котором сидели музыканты, и стали ждать, пока Робинтон освободится.

Следующие несколько дней, куда бы Робинтон ни шел, ему все время попадались на пути Ситта и Марцина — как бы случайно, между делом. А потом он отправился в очередное путешествие, навестить своих подопечных, и отсутствовал четыре дня. Вернулся поздно вечером, и как-то так вышло, что Ситта в это время сидела в главном зале. А потому само собой получилось, что она принялась опекать Робинтона, раздобыла для него горячую еду и питье… И согрела ему постель — в честь возвращения.

Робинтон воспользовался тем же условным сигналом, которым пользовался Маллан: прислонил стул к столу. Теперь старший подмастерье должен был вообразить, что заглядывать в его комнату не следует. А потом они с Ситтой познали друг друга, и Робинтон счел, что эта сторона жизни воистину хороша. С тех пор Ситта ловко подкарауливала его вечер за вечером. Робинтон даже начал думать, что чутьем она не уступает дракону. Марцина, правда, с недельку дулась, но это не помешало ей и Триане танцевать с Робинтоном — правда, не больше двух танцев подряд.

Возможно, Ситта лелеяла мечту сделаться супругой арфиста, но Робинтон пока не мог позволить себе сколько-нибудь серьезных, длительных отношений — по крайней мере, до тех пор, пока не получит постоянное назначение. Зато он выяснил, что это очень приятно — когда о тебе заботится любящая подруга. Хотя и совсем не похоже на заботу любящей матери.

Робинтон часто получал новости из цеха арфистов и знал, что Мерелан хорошо себя чувствует и по-прежнему прекрасно поет. Он регулярно получал со скороходами письма от матери и так же регулярно писал ей сам.

Появились как-то Ф'лон с Сайманит'ом и принесли весть о том, что Карола заболела и к ней вызвали мастера-целительницу Джинию. Весь Вейр охватило беспокойство — ведь Фейрит'а еще довольно молода для королевы. Смерть любого дракона была потрясением для Вейра, но потеря королевы становилась истинным бедствием.

Ф'лон тоже был мрачен.

— Если честно, чисто по-человечески я никогда не питал особой любви к Кароле. Но все-таки она — всадница…

— Так что, Фейрит'а может вот-вот уйти?! — воскликнул Робинтон. — Но ведь Вейру нужна королева!

— Она у нас есть, — напомнил Ф'лон. — Из последней кладки. Конечно, она очень молода… И, по чести говоря, я очень жалею, что Неморт'а выбрала Йору, а не кого другого!

У него вырвался раздраженный вздох.

— Почему? — спросил Робинтон. Его сейчас больше занимала возможная потеря королевы, чем неприязненное отношение Ф'лона к Йоре.

— Почему? Да потому, что она боится высоты! Ты себе такое представляешь? Ну да ладно. Сайманит'у Неморт'а нравится, да и мне куда симпатичнее пышечки, а не вешалки костлявые, вроде той же Каролы.

— А ты не думаешь, что бронзовый твоего отца не захочет так просто уступить тебе дорогу? — спросил Робинтон, изумленно уставившись на друга.

Он знал, что Ф'лон честолюбив и что право подняться в брачный полет с королевой всегда служило предметом состязания для бронзовых всадников. Так почему Ф'лон не принимает в расчет тот факт, что отец намного опытнее его?

У Ф'лона хватило совестливости сконфузиться.