Мастер-арфист

— Ну что ж, милый, похоже, время пришло, — сказала Мерелан, положив руку на корпус гитары. Смятение, отразившееся на лице Робинтона, невольно вызвало у нее улыбку. — Нет, радость моя, это еще не конец света. Хотя я предчувствую, что твой отец здорово разозлится, обнаружив, что ему придется менять солиста перед самым праздником Солнцестояния. А ведь придется. К этому времени голос у тебя уже пропадет совсем.

— Но кто же… — К отчаянью Роби, голос у него снова сорвался. — Кто же будет петь с тобой?

— Помнишь того светловолосого парнишку из Тиллека, которого прослушивали на прошлой неделе? — Мерелан весело подмигнула. — Конечно, слух у него похуже, чем у тебя, и мне предстоит немало с ним потрудиться, но тембр у него подходящий — хотя, конечно же, твоего опыта и мастерства у него нет.

— Но что скажет папа? — порывисто спросил Робинтон. Ему совершенно не хотелось, чтобы всем стало известно о том, что с ним приключилось.

Мерелан рассмеялась.

— Он, конечно же, решит, что ты устроил все это нарочно, чтобы испортить ему концерт. Он разразится гневной речью, пожалуется на то, как нехорошо ты поступил, подвел его в такой ответственный момент, а потом потребует, чтобы я срочно подготовила к выступлению мальчика из Тиллека. — Мерелан взглянула на сына, немного склонив голову набок, и нежно улыбнулась. — Знаешь, скорее всего у тебя после ломки сформируется баритон. У тебя подходящее строение лица. И потом, у твоего отца тоже баритон.

— Но я никогда не слышал, чтобы он пел, — возразил Робинтон.

Мерелан снова засмеялась.

— О, петь он может. Просто ему кажется, что он поет недостаточно хорошо, — она хихикнула. — Но если хорошенько прислушаться, можно услышать, как он присоединяется к хору, — и поет он именно баритоном. На самом деле, у него от природы был очень хороший голос, еще когда он только-только попал в цех. Но он думает, что в солисты он не годится. — Мерелан состроила гримасу и вздохнула. — Он желает быть совершенным во всем, что бы он ни делал.

— Мама, — подал голос Робинтон. Он решил, что вопрос назрел. — Что мне делать, когда я стану подмастерьем и папа начнет учить меня композиции?

И снова голос у него сорвался.

— Ну, сперва тебе еще надо сменить стол. Не волнуйся так сильно, радость моя. Хотя, по правде говоря, я должна признать, что и сама задумывалась, как бы нам избавить его от огорчений. Ты и сейчас не хуже отца разбираешься в теории музыки, композиции и даже оркестровке. К счастью, твоя сильная сторона — это скорее музыка для голоса, а не для инструментов. Во всяком случае, мне так кажется… а значит, между вами не будет прямого соперничества. Правда, не исключено, что сам он посмотрит на ситуацию по-другому — но тут уж мы ничего не сможем поделать, верно? Пойдем-ка лучше выпьем кла.

Мерелан бережно спрятала гитару в футляр и погладила сына по щеке.

— Я все никак не привыкну, что ты стал таким высоким. Какой же ты будешь, когда вырастешь? В моей семье все мужчины отличались высоким ростом.

— Да, я помню Ранту, — улыбнулся Робинтон.

А еще он хорошо помнил, как тогда расстраивался отец, не в силах понять, почему человек со слухом и голосом Ранту не хочет стать арфистом и упорно желает оставаться плотником. Ну что ж, по крайней мере, Робинтон — не единственный, от кого отец ожидает совершенства.

Когда ломка голоса завершилась и у Робинтона действительно сформировался баритон, он уже обогнал в росте почти всех учеников второго года обучения. Отец поставил его в задний ряд хора, и Робинтон был этому только рад. А мама сразу начала учить Роби пользоваться новым голосом и очень радовалась его гибкости и глубине.

— У тебя чудесный баритон, Роби. — Мерелан восхищенно щелкнула пальцами и радостно улыбнулась сыну. — Богатый, бархатный. Что ж, мы не станем его перегружать. Но, думаю, это голос будущего солиста.

— Но ведь папа в солисты не годится? Мерелан скривилась.

— У тебя совершенно другой тембр голоса и намного шире диапазон. Мы сделаем из него нечто особенное.

— Что-нибудь такое, что сгодится для простеньких песен?

Рассердившись, Мерелан хлопнула сына по руке.

— Простенькие песни — это то, что все любят слушать, играть и петь! Не смей умалять свои достоинства! Ты пишешь гораздо лучше, чем он! Из всей музыки, что он написал, настоящей была только… — Мерелан умолкла, раздраженно прикусив губу.

— Только та, которую он написал, пока мы жили в Бенден-холде, — договорил за нее Робинтон. — Ты права. Если говорить беспристрастно, сочинения отца технически безукоризненны и требуют от музыкантов и певцов высочайшего мастерства. Но вряд ли они затронут душу обычного холдера или ремесленника.

Мерелан помахала пальцем у него перед носом.

— И никогда не смей об этом забывать! Робинтон поймал ее руку и ласково поцеловал.

— Ах, Роби, — сказала Мерелан уже совершенно другим тоном. — Ведь все могло быть совсем по-другому!

И она прижалась к сыну в поисках утешения.

— Ну, могло, да не случилось. Мы не в силах изменить прошлое, мама.

Робинтон успокаивающе погладил мать по спине. Внезапно настроение ее снова переменилось. Мерелан отстранилась и шутливо ткнула Робинтона в бок.

— Вот интересно, потолстеешь ты когда-нибудь или нет? А то сейчас — одна кожа да кости!

— А Лорра жалуется, что я ем больше трех учеников, вместе взятых, — сказал Робинтон и добавил: — Зато ты в прекрасной форме.

А про себя отметил, что мама несколько похудела. Мерелан вспыхнула и отступила.

— Да нет, пустяки. — Она издала странный смешок. — Просто у меня началось время перемен — так говорит Джиния.

— Но ты вовсе не старая! — возразил Робинтон. Он отчаянно не желал признавать, что мама — его мама! — может когда-нибудь состариться. — И голос у тебя делается все лучше.

Мерелан рассмеялась — на этот раз с искренним весельем.

— Сын мой, этак ты умудришься доказать, что я нахожусь в расцвете сил, а не на закате!

Раздался звон большого цехового колокола. Мерелан легонько подтолкнула сына.

— Тебя ждет твоя арфа!

Робинтон поцеловал ее в щеку и вышел. Уже ступив на порог, он услышал, что Мерелан снова рассмеялась. Но он знал, что мама понимает, как ему не терпится довести до ума маленькую арфу, доставившую ему столько хлопот. Это был один из четырех инструментов, которые Робинтону следовало сделать, чтобы получить звание подмастерья, и он желал, чтобы даже отец не нашел в них ни единого изъяна.

Когда его работы выставлялись в числе других, отец проходил мимо без единого слова и придирался к другим инструментам — не его. Конечно же, Робинтон был осторожен и не повторял узоры и элементы отделки, которые использовал ранее. Он от души радовался, что отец считает его изделия безукоризненными.

На втором году ученичества, весной, Робинтон пережил свой первый звездный час. Он сидел тогда в полуподвальной мастерской, выходившей окнами во двор цеха, когда вдруг посреди двора приземлился бронзовый дракон и его всадник, сложив ладони рупором, закричал— почти пропел:

— Робинтон! Робинтон! Ученик Робинтон!

— Клянусь Первым Яйцом! Роб! Это тебя он зовет! — воскликнул мастер Бослер.

Робинтон выглянул в окно, но не увидел ничего, кроме лап и брюха бронзового дракона.

— Можно мне выйти?

— Дорогой мой, — с улыбкой сказал мастер, — если всадник зовет кого-то, то этому кому-то надо бежать бегом. А ну вперед!

Робинтон взлетел вверх по лестнице и выскочил во двор.

— Ф'лон, я здесь! — завопил он и помчался к бронзовому дракону. Дракон изогнул шею; глаза его сделались от волнения ярко-синими.

— Я же сказал тебе, что прилечу!.. — Голос всадника сорвался, Ф'лон спрыгнул на землю и с нетерпением обнял старого друга.

И снова Робинтона поразили необычайные, янтарные глаза Ф'лона, искрившиеся весельем.

— А еще ты сказал, что запечатлишь бронзового… — Робинтон вежливо обратился к дракону: — Могу ли я спросить: как тебя зовут?