Небеса Перна

— О, все в порядке, крыша еще и не то выдержит! Ящерка твоей Рошинн, кстати сказать, прилетела проверить, кто это, но, когда узнала, что это мы тута…

— Что мы здесь, — безжалостно поправил Тагетарл.

— …я и Биста, она снова отправилась спать. — Шпилька прищелкнул языком. — Биста, поздоровайся с мастером-печатником.

Маленькое золотистое существо, казавшееся шарфом на шее арфиста, склонило голову набок и, моргнув, посмотрело на Тагетарла сверкающими, как изумруды, глазами.

— Так почему ты не спишь?

Тагетарл ткнул пальцем в тексты, которые он правил’ всю ночь.

— Если в своих странствиях тебе доведется встретить того, кто умеет грамотно писать и разбирается в структуре и синтаксисе предложений, то знай, что у меня есть работа для него — или для нее… лучше всего, конечно, — для них.

Шпилька коротко кивнул:

— Постараюсь кого-нибудь найти.

— Я знаю, что постараешься. Ну, и что же привело тебя сюда в этот час ночи, да еще и по моей крыше?

— Сейчас уже почти день, — любезно поправил его Шпилька. — Я кое-что проверял; послонялся по мелким холдам, по станциям скороходов и лагерям торговцев. В Керуне есть множество разных горцев из тех, которые не хотят, чтобы их детей учили арфисты или лечили люди из цеха целителей. Есть там еще и другие люди, не горцы: у них бывает слишком много гостей, и занимаются они довольно странными вещами…

Он полез в карман и извлек оттуда свернутый в несколько раз листок бумаги; развернул его — на листке обнаружились наброски людских лиц в профиль и анфас.

— Но учти, я был там, в общем-то, незваным гостем; зато мне удалось найти уголок, из которого я мог наблюдать за людьми и делать кое-какие наброски. Если у меня будет немного приличной бумаги и уголь, я могу сделать портреты получше. — Он бросил на Тагетарла вопросительный взгляд. — Бумага, мастер? Карандаши? Улучшенные чернила Игипса? Есть у тебя что-нибудь?

— Что будешь рисовать — горцев?..

— Нет, людей, которые живут в горах. Бумага? Карандаш? — Он пододвинул стул поближе к столу.

Тагетарл немедленно собрал страницы, лежавшие на его рабочем столе, сложил их в аккуратную пачку и сдвинул на край стола, чтобы не мешать Шпильке; затем извлек из ящика чистые листы и целую коллекцию различных рисовальных принадлежностей:

— Садись! Устраивайся! Принести тебе кла? Вина? Еды? Шпилька схватил заточенную палочку угля, правой рукой — он был левшой — придвинул к себе листы бумаги и принялся рисовать:

— Спасибо — да, да и да. И что-нибудь для Бисты. Мы пришли сюда, нигде не задерживаясь и не останавливаясь, по тропам скороходов. Они мне позволяют, видишь ли. Хорошие ребята, эти скороходы. Ну, что ж ты стоишь — принеси мне что-нибудь поесть и выпить!

Когда Тагетарл вернулся, таща нагруженный поднос и миску свежего мяса для Бисты, Шпилька продолжил говорить, словно мастер Тагетарл и не покидал комнаты:

— Я сказал скороходам, что им нечего беспокоиться обо всех этих механических штучках. Я тебе так скажу: я бы не хотел, чтобы такая штука квакала где-нибудь возле меня. Кроме того, если эта штука заквакает в неподходящий момент, меня могут заметить — а мне вовсе не нужно, чтобы меня замечали. В любом случае я больше верю ногам, чем запчастям. — Он недобро усмехнулся Тагетарлу. — У меня, понимаешь ли, традиционные взгляды на жизнь.

Мастер-печатник невольно хмыкнул: уж очень неожиданно прозвучали эти слова из уст Шпильки. Заметив это, Шпилька прибавил:

— Но это правда. И именно поэтому я рискую и сбиваю ноги, выполняя задания цеха арфистов.

Биста закончила трапезу и свернулась на полке. К тому времени Шпилька уже успел окончить один рисунок и отбросил его в сторону, начав второй прежде, чем Тагетарл успел поднять и рассмотреть первый.

Тагетарл пристально посмотрел на рисунок. Это был набросок, сделанный скупыми штрихами. Он живо изображал рослого человека. Правое плечо выше левого. Высокий лоб, черные брови, зигзагообразный шрам, идущий от правого виска вдоль носа и заходящий на щеку, большой нос с широкой переносицей, впалые щеки, тонкогубый рот, узкая нижняя челюсть и сильно выступающий кадык. Левая рука, которую, казалось, он согревал над огнем, была лишена первой фаланги на указательном пальце.

Его одежда, состоявшая из рваных и потертых кожаных брюк и куртки, была изношена и порвана. Штаны были подвязаны под коленями по обычаю горцев. Ботинки достаточно высокие, но тонкой кожи, которая успела потрескаться оттого, что хозяину этих ботинок пришлось пробираться по болотам.

При помощи правой руки Шпилька засунул в рот кусок хлеба с сыром и запил большим глотком пива, не отрываясь от рисования. Тагетарл подумал, что это настоящий дар небес — в особенности для того, кто постоянно занят наблюдением. Мастер Робинтон, покойный мастер-арфист, умел обращать на пользу цеху способности необычных людей, как мужчин, так и женщин. До теперешнего Прохождения, до пробуждения Игипса, в те времена, когда к всадникам и даже к мастерам цеха арфистов относились с пренебрежением, мастер Робинтон научился использовать эти редкие таланты арфистов, мужчин и женщин, которые знали, как обращаться с людьми из холдов и цехов. Тагетарл встречался со Шнырком, первым странствующим арфистом, обязанностей которого никто не знал и который крайне редко пел. Никто не знал, как зовут Шнырка на самом деле. Он обучил Скрыта, еще одного талантливого, но совершенно не переносимого в цехе парня, и использовал в некоторых операциях Сибелла — а Сибелл, в свою очередь, поставил на службу цеху необычные способности и таланты Пьемура. Теперь к ним присоединился и Шпилька, а также двое других арфистов, о которых Тагетарл знал, но вовсе не был уверен, что когда-либо встречал их.

Тагетарл сосредоточился на том, чтобы тщательно рассмотреть и запомнить первое лицо. Лицо это, подумалось ему, похоже на лицо драчуна и забияки: это был человек, способный раздуть ссору из любой мелочи.

Следующий рисунок, сделанный Шпилькой, изображал человека, который показался мастеру-печатнику смутно знакомым. Он был моложе, чем первый. Высокий, хорошо сложенный, с кожей более темной, но не от загара, и короткими светлыми волосами. Его плотно сжатый тонкогубый рот говорил об эгоизме и неуступчивости, а глаза были глазами исключительно хитрого человека, который ничего не упускает. По выражению лица можно было подумать, что его что-то забавляет, — но при этом в чертах отражалось и чувство собственного превосходства, доходящее до надменности.

Третьей была женщина; ее поза (левой рукой она держалась за правый локоть) была несколько неловкой, живые глаза были широко распахнуты, словно она прислушивалась к распоряжениям, которые намерена выполнить со всем тщанием. Она также была одета, как горская женщина, однако эта одежда не подходила ей — ни по фигуре, ни по манере держаться.

— Эти трое были посетителями, гостями, которых приняли с большим почетом и о которых заботились так, что только что пылинки с них не сдували. Они пробыли там несколько дней и говорили в основном очень тихо, чтобы их не услышали лишние уши. Может, строили какие-то козни. Я пытался выяснить, о чем они говорят, но не сумел. Мне бы хотелось, чтобы эти рисунки как можно скорее попали к Сибеллу. Как ты думаешь, Ола может оказать нам такую услугу? Биста устала и замучилась.

— Разумеется! — с благодарностью сказал Тагетарл. Менолли, жена Сибелла, помогала Рошинн тренировать и воспитывать ее маленькую королеву. Ола уже не первый раз отправлялась в полет, чтобы выполнить срочное и важное задание.

— После того, как я отдохну, нарисую остальных, — сказал Шпилька.

Он сунул в рот еще кусок хлеба с сыром и поднялся на ноги. Резкое движение заставило Бисту встрепенуться и тревожно защебетать. Он рассеянно погладил ее левой рукой:

— Могу я позволить себе вымыться в ванной? Мне придется снова надеть эту одежду, — он с отвращением приподнял край грязной куртки, — но одну ночь — или, вернее сказать, день — я с наслаждением просплю чистым.