Олимп

Идти вперед было бы настоящим безумием. Мало того, человеку не хватало банальной храбрости протиснуться сквозь черную стену в радиоактивный водоворот, одолеть затопленную часть торпедного отсека, холод и мрак столовой и кают-компании, где древние счетчики Гейгера просто взбесились бы, опять наверх и вниз по коридору мимо сонарной и помещения интегральной системы связи, а потом еще по одной лестнице… Невыносимо даже представить весь этот жуткий, леденящий в жилах кровь, убивающий клетки путь до центра управления.

Чтобы оставаться дольше, тем более углубляться в недра гнусной посудины, нужно было в буквальном смысле слова утратить рассудок. «Это же верный конец. Не только мне – надеждам нашего рода, вере Ады, которая ждет моего возвращения. А ребенок? В наше грозное, опаснейшее время ему необходим отец. Я погублю будущее».

И все-таки он должен был узнать. Квантовые остатки ИскИна торпедной боеголовки сообщили достаточно, и теперь мужчина просто не мог обойтись без ответа на свой единственный страшный вопрос. Поэтому Харман пошел – пошел вперед, хотя и в ужасе, медленно, шаг за шагом.

В Атлантической Бреши он провел уже трое суток, однако впервые решился преодолеть силовую стену. Это было полупроницаемое поле, такое же, как на орбитальном острове Просперо: мембрана пропускала исключительно «старомодных» людей. Вот только на сей раз человеку предстояло покинуть теплое, наполненное воздухом пространство ради холода, мрака и чудовищного давления.

Как и рассчитывал Харман, термокостюм защитил его от глубинного эффекта, раз уж не спасал от радиации. Путешественник никогда не интересовался дизайном или принципом действия чудесной кожи: главное, чтобы помогала, и ладно.

Нагрудные лампы автоматически усилили яркость, проницая толщу воды, полную мельчайшего мусора и отраженных бликов.

Затонувшие отсеки подлодки настолько же густо кишели жизнью, насколько стерильна была верхняя половина торпедного отделения. Поселившиеся здесь организмы не только не вымерли в условиях жесткой радиации, но даже откормились и процветали. Все металлические поверхности скрылись под зарослями мутировавших коралловидных грибов, затянулись массами зеленой, розовой и сизой живой материи; всюду под влиянием невидимых течений слабо колыхались тонкие щупальца и кружевные оборки. Лучи то и дело вспугивали проворных существ, похожих на крабов. Из кормового торпедного люка, словно из норы, высунулся кроваво-красный угорь, но тут же втянул голову обратно и только сверкнул в темноте рядами острых зубов. Харман посторонился, пробираясь мимо.

Искусственный интеллект мертвой боеголовки дал примерное представление об устройстве судна и расположении центра управления, однако лестницы, которая вела бы к столовой и гардеробной, не оказалось на месте. Суперсплавы, из которых была построена субмарина, не сгнили до сих пор и даже под водой прослужили бы еще две тысячи лет, однако ступени «трапа» (название опять подсказала память, заключенная в пучках протеинов) давным-давно проржавели.

Упираясь ладонями прямо в ил и качающиеся веера водорослей по обе стороны чуть накренившейся лестничной шахты, надеясь не угодить пальцами в рот какому-нибудь угрю, мужчина с трудом двинулся вверх сквозь густой зеленый суп. Частички радиоактивного мусора и живности льнули к термокоже, липли на респиратор и стекла очков. Харман чуть было не задохнулся от натуги, пока добрался до уровня кают-компании. Он по опыту знал, что дыхательная маска будет по-прежнему поставлять отличный кислород, и без обращения к банкам памяти понимал, что термокожа спасает от холода, как спасала в космическом вакууме… но вакуум казался гораздо чище.

«А вдруг эта слизь на моих очках когда-то составляла тела людей, которые служили на лодке?»

Путешественник отмахнулся от мерзкой и нелепой мысли. Если команда и пошла ко дну вместе с лодкой, вечно голодные обитатели океана за несколько лет обглодали кости, а немногим позже и с ними расправились.

«Да, но все-таки…»

Мужчина сосредоточился на пути сквозь плотные заросли, мусор и сломанные койки. Судя по схеме, сохранившейся в уцелевших молекулах памяти боеголовки, некогда тут была спальня для людей; теперь это больше напоминало заброшенный склеп, разве что полки, покрытые серыми грибами, служили ложами для угрей, пугающихся света, и крабов-мутантов, а не гниющих тел покойных Монтекки и Капулетти.

«Надо бы как-нибудь взяться и почитать этого самого Шекспира. Уж очень много встречается ссылок на его творчество и высказывания», – думал Харман, раздвигая слизистые сталагмиты и заплывая в бывшую столовую. Останки длинного обеденного стола невесть почему напомнили путешественнику место людоедского пиршества Калибана, увиденное месяцы назад на орбитальном острове Просперо, – возможно, дело было в грибах и моллюсках, которые приобрели здесь кровавый оттенок.

В дальнем конце багровой пещеры, как уже знал мужчина, располагалась лестница, на сей раз настоящая, вместо наклонного трапа, ведущая в помещение интегрированной системы связи.

Лестницы здесь не оказалось. Узкий туннель отвесного коридора был забит зелено-синими водорослями. Харману представился Парижский Кратер, превращенный, по рассказам Даэмана, в гнездо из голубого льда.

Но эту сеть за многие столетия сплела земная океанская флора, пусть даже мутировавшая, и мужчина принялся с треском разрывать ее, захватывая крупными горстями и беспрестанно сетуя, что не захватил с собой топор. В этой вязкой массе нельзя было разглядеть собственных рук. Нечто длинное и юркое – еще один угорь? морская змея? – скользнуло по телу и пропало внизу. Харман продолжал разгребать комья радиоактивной слизи, пробираясь в кромешной темноте.

Казалось, он рождается заново, но только теперь – в гораздо более кошмарный мир.

В пылу сражения с водорослями мужчина даже не заметил, как очутился в рубке интегрированной системы связи. Вокруг колыхались зеленые щупальца, а вода была так замусорена, что блики от лучей нагрудных ламп ослепили глаза, и путешественник рухнул в первобытную слизь.

Вспомнив, что с каждой секундой промедления на грозной посудине смертельная опасность возрастает, он встал на колени, сорвал со спины и плеч старые цепкие лозы растений, поднялся и побрел дальше.

Рубка была еще жива.

Осознав это, Харман окаменел. Встроенные в тело функции, с которыми он даже не успел ознакомиться, засекли пульсирующую готовность приборов, упрятанных под живым зеленовато-сизым ковром, – готовность передавать информацию, общаться… Только не с ним. Коммуникационный ИскИн даже не заметил нежданного гостя: способность взаимодействовать с людьми давным-давно отмерла заодно с квантовым сердцем компьютеров.

И все же они желали общаться – с кем или чем угодно. В особенности – получать приказы.

Догадываясь, что не получит здесь ответа на главный вопрос, Харман где пешком, а где вплавь продолжал двигаться по направлению к корме через покрытую слизистой коркой сонарную рубку. Что это за «рубка», он не имел ни малейшего понятия, но и не забивал себе голову подобной чепухой.

Если бы путешественник хоть когда-нибудь размышлял о субмаринах (чего ни разу не случалось), он бы удивился тому, что эта подлодка не разбита на множество запирающихся, водонепроницаемых отсеков, как обычно. Просторные помещения даже не отличались герметичностью. Стоило воде хлынуть внутрь, а так и произошло, морякам не пришлось бы медленно умирать, задыхаясь под потолком каюты; огромная волна, ворвавшись, прикончила бы всех за считанные секунды. Похоже, люди, служившие на судне, предпочитали внезапную гибель долгой агонии.

Наконец, осознав, что находится в середине отсека управления, Харман перестал плыть и опустился ногами на палубу.

Здесь было гораздо меньше растительности, кое-где поблескивал оголенный металл. Сверившись с примитивной схемой, взятой из ИскИна боеголовки, мужчина обнаружил центры запуска торпед и не только – вертикальные металлические колонны, которые во время былых сражений проецировали мириады голографических виртуальных органов управления. Харман прошелся по отсеку, прикасаясь ладонью в термокоже к металлу и пластику, собирая информацию из встроенных повсюду отмерших квантовых мозгов.