Илион

Великан Зевс выступает вперед, его божественное тело с легкостью прорезает Эгиду, будто струи водопада.

Ахиллес шагает на ничейную землю и дерзко глядит в лицо отцу бессмертных.

– МОЖЕТ, СКАЖЕТЕ ЧТО-НИБУДЬ НАПОСЛЕДОК, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ИСТРЕБИТСЯ ВЕСЬ ВАШ РОД? – спрашивает бог будничным тоном, но столь громогласно, что слова достигают самых отдаленных концов поля брани, отчетливо раздаваясь даже на крутобоких ахейских судах.

Пелид выдерживает паузу, оборачивается на свои бесчисленные рати, устремляет взор на Олимп и несметные вражеские полчища, затем запрокидывает голову и снова глядит на исполина Кронида.

– Сдавайтесь без боя, – изрекает Ахиллес, – и мы пощадим ваших богинь. Лишние рабыни и наложницы нам не помешают.

64

Ардис-холл

Даэман проспал два дня и две ночи. Несколько раз он в полузабытьи позволял Аде накормить себя бульоном или Одиссею – побрить и выкупать изможденное тело, однако ни говорить, ни слушать сил у него не было. Метеоритный дождь возобновлялся и на следующий вечер, и потом еще раз, но рев и грохот в небесах не потревожили глубокого сна. Мужчина не пробудился, даже когда на поле, где учил Лаэртид, со скоростью в тысячи миль в час врезался небольшой космический обломок; на месте удара остался кратер пятидесяти футов в поперечнике и девяти футов глубиной, а уцелевшие северные окна особняка лишились последних стекол.

Утром третьего дня Даэман открыл глаза. Ада сидела на краешке кровати – ее собственной, как выяснилось позже. Одиссей стоял в дверном проеме, скрестив на груди руки.

– Добро пожаловать, Даэман Ухр, – негромко сказала хозяйка.

– Спасибо, Ада Ухр, – прохрипел тот; казалось, три коротких слова потребовали от него невероятных усилий. – Харман?.. Ханна?..

– Обоим уже лучше, – откликнулась девушка, и молодой коллекционер впервые разглядел, какие у нее чудесные зеленые глаза. – Харман встает с постели. Сейчас он завтракает внизу. Ханна греется на солнышке крыльца. Она заново учится ходить.

Больной кивнул и смежил веки. Вот бы не разлеплять их, скорее предаться спасительному забвению, где растворяются мучения! Правую руку нестерпимо жгло и кололо.

Внезапно глаза Даэмана распахнулись. Ну конечно! Пока он находился в беспамятстве, друзья отрезали нездоровую конечность, а его страдания – простые фантомные боли, чтоб им!..

Мужчина в ужасе сдернул одеяло.

Багровая, распухшая, изрезанная шрамами рука оказалась на месте. Рваные края шрама, оставленного зубами Калибана, соединяла суровая нить. Даэман попытался шевельнуть кистью, подвигать пальцами, но тут же откинулся на подушки, судорожно ловя воздух ртом. Впрочем, попытка удалась.

– Кто?.. – просипел путешественник, слегка отдышавшись. – Сделал… швы? Сервиторы?

Дикарь-великан шагнул ближе к кровати:

– Это я зашивал.

– Сервиторы больше не работают, – вставила девушка. – Причем нигде. Факс-узлы еще действуют, так что новости поступают отовсюду. Роботы поломались. А войниксы исчезли.

Наморщив лоб, молодой мужчина попытался вникнуть в смысл сказанного и все же не сумел. В комнату вошел Харман, опираясь на прогулочную трость, как на костыль. А товарищ-то решил сохранить бороду, разве что слегка привел в порядок, заметил про себя обитатель Парижского Кратера. Девяностодевятилетний присел на кровать и пожал больному левую руку. Тот ответил на пожатие, после чего на минуту прикрыл глаза. Когда они снова открылись, взгляд затуманила влага. Наверное, это от усталости.

– Метеоритные дожди слабеют с каждым вечером, – произнес вошедший. – Однако бывают и несчастные случаи. Смерти. В одном Уланбате больше сотни.

– Смерти? – переспросил Даэман, впервые за долгие годы постигая истинное значение этого слова.

– Придется вам заново научиться погребальному обряду, – сказал Одиссей. – Забудьте о факсе на орбитальные кольца и беззаботной вечности в компании «постов». Люди опять хоронят мертвых и заботятся о раненых.

– Париж… Кратер… – выдавил молодой мужчина. – Мама?..

– Жива и невредима, – поспешила отозваться Ада. – Твой город не затронуло. Она переслала письмо с одним из беженцев: сама боится факсовать без крайней необходимости. Как и многие в наши дни, она ждет, пока все не уладится. Знаешь, ведь на планете вырубился весь ток.

– А почему тогда факсы работают? – удивился Даэман. – И где войниксы? Что происходит?

Харман пожал плечами:

– Нам известно лишь одно: конца света, как выражался Просперо, в ближайшее время не предвидится. Будем рады и этому.

Кузен Ады рассеянно кивнул. Так значит, все это не пригрезилось ему и Просперо, Калибан, гибель Сейви – не порождение пустого кошмара? Собиратель бабочек пошевелил правой рукой: жгучая боль ответила на его вопрос.

И вот появилась Ханна. На девушке была простая белая сорочка, на голове пробивался легкий пушок, глаза смотрели более живо и даже более человечно, чем когда-либо. Ханна подошла к постели, осторожно склонилась, боясь потревожить руку больного, и крепко поцеловала его в губы.

– Спасибо, Даэман, – промолвила она, окончив поцелуй. – Спасибо. – И протянула ему крохотную незабудку, сорванную на лужайке.

Мужчина неловко зажал цветок пальцами левой ладони.

– Всегда пожалуйста. А мне понравилось целоваться.

И это была истинная правда. Величайший соблазнитель в мире почувствовал себя мальчишкой на первом свидании.

– Странно, – произнесла гостья и, разжав другую руку, показала друзьям скатанную в ролик повязку. – Сегодня нашла под старым дубом туринскую пелену, хотела посмотреть… Даже они теперь не работают.

– А может, история окончена, – высказался Харман, однако на всякий случай приложил микросхемы ко лбу, прежде чем выбросить ненужную повязку. – Что, если война завершилась?

Одиссей, залюбовавшийся на синее небо и луг за окном, при этих словах повернулся к товарищам:

– Сомневаюсь. По-моему, настоящая битва только начинается.

– Разве ты что-нибудь знаешь о туринской драме? – удивилась Ханна. – Ты же никогда…

Могучий грек развел руками:

– Честно сказать, это мы с еврейкой распространили среди вас пелены. Лет десять назад, когда я привез оригинал из… далека.

– Зачем? – полюбопытствовал Даэман.

– Затем, что грядет война. Земляне должны были проникнуться ее ужасами и красотой. А еще постичь судьбы героев драмы – Ахиллеса, Гектора, прочих… Даже мою.

– Мы в сражениях не участвуем, – вмешалась Ада.

Сын Лаэрта вздохнул:

– Придется. Пока что передовая далеко, но и до вас докатится. Бои вовлекут каждого, желаете вы того или нет.

– Мы не умеем воевать, – возразила девушка. – И не собираемся учиться.

– Около шести десятков людей, бывших со мной, кое-что узнали. Когда настанет время сражений, ученики сами решат, как поступить. У человека всегда есть выбор. Да, Харман, – спохватился он. – Ты не поверишь, однако я починил ваш соньер. Еще семь или десять дней, и мы поднимем его в воздух.

– Не хочу смотреть на войну, – заявила хозяйка Ардис-холла. – И биться не хочу.

– Ты совершенно права, – отозвался Одиссей.

Девушка склонила голову, борясь с подступившими слезами. Даэман коснулся хрупкой ладони, а потом вложил в руку Ады подаренную незабудку. И тут же забылся сном.

Пробудился мужчина уже в темноте. На кровати сидела облитая лунным сиянием фигура. Калибан! Даэман порывисто вскинул правый кулак. От боли перед глазами заплясали искры.

– Тише, – проговорил Харман, бережно укладывая перевязанную руку на место. – Успокойся, дружище.

Молодой мужчина отчаянно хватал ртом воздух, пытаясь удержать в желудке остатки еды:

– Я думал, это…

– Знаю, – промолвил ночной гость.

Даэман сел на постели:

– Как полагаешь, он умер?

Тень покачала головой:

– Кто скажет наверняка? Я тут тоже… размышлял обо всем. О них обоих.