Илион

А, ну тогда ладно. Слушайте, девочки. И я выкладываю всю правду-матку. Про бессмертных и про то, как они оживили схолиаста для шпионской работы. Делюсь впечатлениями от Олимпа. Описываю свой мятеж против Музы, покушение на Афродиту и Ареса, попытку поднять Ахилла и Гектора, так сказать, на баррикады… Все-все. Клинок не шевелится. Острие не убирается. Металл не греется.

– И ты принял наружность Афины? – шепчет Феано. – Разве это под силу кратковечному?

– Нет. Это под силу моему снаряжению. Было.

Я крепко зажмуриваюсь. Сейчас начнется: хрясть! шлеп! шмяк!

До слуха доносится голос Елены.

– Поведай Гекубе, Лаодике, Феано и Андромахе о том, как ты видишь будущее. Наши судьбы.

– Он не провидец, – вмешивается жена Приама. – Боги не могли наградить такого особым даром. Да он просто необразованный дикарь. Вы только послушайте его: «бар-бар-бар-бар»!

– Хок-эн-беа-уиии сам признает, что прибыл издалека, – возражает Елена. – Если он и варвар, то не виноват в этом. Выслушай его, благородная дщерь Димаса. Говори же, мужчина.

Я провожу языком по губам. Взор у Феано прозрачно-серый, как воды Северного моря. Взгляд истинного фанатика или офицера СС. Глаза Лаодики затуманены. Очи Андромахи сияют сознанием пугающей внутренней силы.

– Что вас интересует? – спрашиваю я.

Мои познания слишком уж лично касаются этих дам, их города, или мужей, или детей.

– Все, кроме обмана. Все, что считаешь правдой, открытой тебе богами.

На какой-то миг я задумываюсь, стараясь не думать о лезвии, столь по-женски прижатом к несчастному паху.

– Я не провидец. Понимаете, это просто воспоминание об одной песне, которую сложили в моем прошлом, которое для вас будущее…

Вот это загнул. Они же ни бельмеса не разберут. Тем более этот ужасный акцент… Позвольте! Нет у меня никакого акцента! Как бы там ни было, деваться некуда.

И рисую перед ними картину падения Трои: улицы, залитые кровью, пылающие здания… Объявляю Гекубе, что ее супруг Приам найдет погибель у ног статуи Зевса в домашнем храме. Рассказываю Андромахе, как Ахиллес прикончит Гектора и ни один из троянцев не осмелится выйти на помощь своему защитнику; о том, как убийца привяжет ее возлюбленного к колеснице и протащит вокруг городской стены, а потом в ахейский лагерь, где вражеская солдатня примется справлять нужду на безжизненное тело и аргивские псы потревожат геройскую плоть. А спустя пару недель маленького Скамандрия швырнут с самой высокой башни Илиона, расплескав мозги младенца по острым камням. Но и на этом страдания Андромахи не завершатся, ибо ее горький удел – остаться в живых; уплыть на черных кораблях к ненавистным греческим островам и до конца дней прислуживать мужчинам, убившим Гектора, спалившим ее город, не пощадившим Астианакса. Ублажать их и молча сидеть в уголке, слушая, как стареющие ахейские герои похваляются великими подвигами давно прошедших лет, вспоминают славные времена грабежа и насилия.

Описываю надругательства победителей над Кассандрой и тысячами других женщин и девушек Трои. И самоубийство тысяч иных, тех, кто предпочтет вонзить себе нож в сердце, нежели претерпеть позор.

Далее обращаюсь к Феано: Одиссей с Диомедом выкрадут священную статую палладий из тайного храма Афины, чтобы позже вернуться с мечом и, осквернив святилище, разрушить его до основания. Жрица, прижавшая нож к моим яичкам, должна услышать: ее богиня ничего, ровным счетом ничего не сделает, дабы прекратить разбой и глумления.

Повторяю для Елены подробности гибели Париса и ее последующего рабства в доме обманутого супруга Менелая.

И наконец, рассказав им все, о чем прочел в «Илиаде», объясняю еще раз: мне неизвестно, исполнятся ли эти пророчества, но только большая часть из них уже свершилась. Затем я умолкаю.

Можно было бы поведать им о приключениях Одиссея, гибели Агамемнона, которая ждет его сразу по возвращении на родину, или даже изложить содержание «Энеиды» Вергилия, где говорится о конечном триумфе Трои, ведь именно в ее честь был заложен великий Рим… Хотя на это им уже плевать с высокой колокольни.

Воцаряется жуткая тишина. Ни одна из пяти женщин не плачет. Ни одна из пяти не изменила выражения лица с тех пор, как я начал зловещие прорицания.

Больше сказать нечего. Выжатый будто лимон, я закрываю глаза и покорно жду приговора.

Мне позволяют одеться: служанки Елены приносят новый хитон и свежее белье. Красавица предъявляет мое снаряжение и спрашивает, эти ли вещи дают волшебную силу. Хотелось бы, конечно, слукавить (сильнее всего мне недостает сейчас Шлема Аида), однако лучше не стоит. И я растолковываю назначение каждого предмета.

– И это сработает для любой из нас? – Жена Париса поднимает брови.

Хороший вопрос. Вот уж чего не знаю, того не знаю. Если вдуматься, тазеры и вибрасы должны реагировать на отпечатки пальцев. А как же, ведь при несчастном случае бесценные орудия могут попасть в руки древнего грека или троянца. Неужели боги допустили бы такой риск? Наверное, нет. Впрочем, ни один из схолиастов не дерзнул бы спросить такое. Ну, шлем-невидимка точно рассчитан на всякого пользователя: Афродита и сама «увела» его у настоящих хозяев. А вот работа с браслетом и медальоном требует по крайней мере небольшой подготовки. Внимательно выслушав, красавица возвращает мне лишь противоударные доспехи и кожаную нагрудную броню; остальное отправляется в небольшую, расшитую узорами сумочку, после чего мы покидаем чертоги Париса.

– И что дальше? – интересуюсь я, следуя за женщинами по оживленным утренним улицам Илиона в направлении храма Афины. Мои спутницы сосредоточены и угрюмы; их черные как ночь одеяния слишком живо напоминают мусульманские бурнусы двадцатого столетия.

– Тс-с-с! – шипит Елена. – Молчи. Здесь нас могут услышать.

Я в испуге кошусь на крыши домов, ожидая увидеть над ними колесницу свирепой Музы.

У заднего входа в святилище Феано заставляет меня надеть такое же черное платье. Теперь мы почти не отличаемся: шесть одинаковых жриц шагают вниз по пустым коридорам. Правда, из-под одежд видны ноги в боевых сандалиях, но, наверное, так положено.

В храме я еще ни разу не был. И знаете, внутри он не разочаровывает. Через открытые двери успеваю заглянуть в главный зал: просторное, внушительное помещение, таинственный полумрак которого рассеивают лишь подвесные канделябры и молитвенные свечи. Воздух пропитан запахом ладана, и я внезапно чувствую себя как в католической церкви. Сводчатый потолок так недостижимо возвышен, что под ним угасает даже эхо. Только вместо алтаря и статуи Девы с Младенцем посередине храма высится исполинское изображение Афины. Футов тридцать ростом, не меньше. Богиня высечена из белого мрамора, а потом живописно размалевана красками: алый рот, румяные щеки, розовая кожа. Серые глаза, кажется, выложены перламутром. Пояс щедро сияет лазуритом. Нагрудная броня выполнена из полированной позолоченной меди, а вот замысловатый гигантский щит – сплошь из чистого золота. Грандиозная скульптура грозно потрясает сорокафутовым бронзовым копьем. Я в трепете замираю у входа. Прямо здесь, у божественных сандалий Афины, Великий Аякс настигнет дщерь Приама Кассандру и грязно надругается над пророчицей.

Елена поворачивает обратно, хватает меня за руку и силой увлекает вперед. Возможно, я – единственный мужчина, переступивший порог храма. Если не ошибаюсь, палладий и святилище охраняют одни лишь молодые девственницы. Феано сердито сверкает очами, и я прибавляю ход. Эта жрица – давно уже не дева; она супруга воинственного Антенора, да и самой ей палец в рот не клади: отхватит вместе с рукой.

Сумрачный коридор выводит нас в широкий подвал, где слабые, подрагивающие огоньки свечей почти не разгоняют прохладную тьму. Феано с подозрением оглядывается, быстро откидывает гобелен, извлекает из кармана прихотливо изогнутый ключ и вставляет его в ровную с виду стену. Каменная плита беззвучно поворачивается, открывая путь в потайной коридор, озаренный жаркими факелами.