Ересь Хоруса. Омнибус. Том II (ЛП)

Уверенность серва слабела и по вине загадочности, окружающей структуру. Выступая на свет, постройка просто насмехалась над здравым смыслом — её фасад казался бунтом изукрашенных скульптур, не отображавших ничего реального. Искаженные линии и выпуклости обработанного камня образовывали абстрактные символы жуткого величия, и, когда Йерун вглядывался в резьбу, то видел мощь, застывшую в скале, и скалу, готовую взорваться мощью. Долго смотреть не получалось, от образов начинала болеть голова, и они пытались выдавить серву глаза. Нестерпимо зудела кожа, словно слезающая с костей, а когда Каншелл отводил взгляд, начинались новые муки. Боковым зрением Йерун постоянно замечал движение, змеиные извивы, зовущие к себе. Разумеется, когда серв оборачивался, то всё замирало — но эта неподвижность была насмешкой и ложью. С каждым разом Каншелл всё сильнее страшился, что теперь-то камень шевельнется и мгновенно погубит его.

Работая, колонисты продолжали петь. Они так же всецело отдавались раскопкам, как и возведению стены, превращая труд в акт богослужения. Никто не выказывал страха, и Йерун по-чёрному завидовал им, видя на лицах других сервов отражение собственных ужасов. Их взгляды точно так же метались по сторонам, и все слуги легиона выглядели бледными и взвинченными из-за недостатка сна. Внешняя энергичность подпитывалась отчаянием, но некоторые, хоть и испуганные, казались более уверенными в себе. Эти люди обладали неким глубинным запасом сил, и Каншелл видел в них нечто необычное, нечто, роднившее их с колонистами.

Они верили.

Аттик не отдавал команды на спуск, пока рабочие не вынули достаточно грунта — Йерун следил, как капитан ходит от одной зоны раскопок к другой, оценивая глубину. Воин наблюдал за процессом с бесчувственностью когитатора, не спеша отправлять легионеров в провалы. Железный колосс собирал всю возможную информацию, хотя Каншелл не представлял, что можно было понять из постепенного обнажения каменных структур. Впрочем, через три часа Дурун приготовился вести отряд в самую крупную расселину, перед первой из лож.

Перестав копать, серв воззрился на два отделения, собравшиеся у края провала. Железные Руки закрепляли альпинистские тросы, способные выдержать космодесантника в силовом доспехе, а рядом стояли несколько Гвардейцев Ворона с прыжковыми ранцами на спине.

— Ты испуган, — произнес голос, глубокий, словно пещеры под горным хребтом.

Обернувшись и подняв взгляд, Каншелл увидел Кхи’дема из Саламандр, возвышающегося над ним. Хотя легионер оставался в шлеме, Йерун ощутил в его глазах суровую доброту — нечто, невиданное сервом у Железных Рук, за исключением Гальбы.

— Да, господин, — ответил Каншелл.

— Не надо. Ищи уверенность в легионес астартес, ведь ни одна армия ксеносов не сможет устоять перед нами.

— Я знаю…

Кхи’дем вопросительно склонил голову.

— Мои слова тебя не успокоили, верно?

Если бы об этом спросил кто-то из Железной Десятки, даже Гальба, то Каншелл ответил бы честно потому, что признать собственную слабость было бы менее страшно, чем солгать машиноподобным владыкам. Сейчас серв чувствовал, что его просят, а не заставляют сказать правду.

— Нет, — признал Йерун. — Простите, господин, но нет.

— Почему так?

— Я…

Если бы разговор случился ночью, в окружении ужасов, приходящих с тьмой, то Каншелл не сомневался бы в ответе. День приносил слабое облегчение, но оно всё же смогло удержать серва от преступного признания.

Сжалившись над ним, Кхи’дем ответил сам.

— Потому, что ты считаешь врага кем-то совершенно иным.

Каншелл почти незаметно кивнул.

— Подобные мысли всё чаще встречаются среди сервов, но они ошибочны. Верь в своего капитана — я понимаю, что ты пережил нечто чудовищное, но это были осмысленные атаки. Если бы всё происходящее оказалось следствием истончения барьера между реальностью и имматериумом, мы мало что смогли бы поделать. Но на планете есть враг, с которым можно сражаться. Всё просто.

— Да, господин, — ответил Йерун.

«Нет, — подумал он, — всё не так просто».

Сын Вулкана ещё секунду смотрел на серва, а затем ушел прочь.

«Он знает, что я не верю ему».

Каншелл покраснел от стыда.

Потом он вернулся к работе, сбрасывая во тьму всё больше комьев земли. Кусочек грунта между провалом и откосом плато, на котором стоял Йерун, казался тонким, словно подтаявший лёд. Серва мучили мысли о бездонной пустоте под ногами, и тьма внизу была пастью, готовой поглотить его.

Ведомый долгом, а не верой, Каншелл продолжал трудиться. Однажды подняв голову, он увидел, что оба отделения скрылись в расселине, а их боевые братья стоят на страже возле тросов. Йерун отвернулся, пытаясь найти уверенность, о которой говорил Кхи’дем.

Безуспешно.

А потом, раньше, чем думал серв, его смена закончилась. Вечер сжимал Пифос в своей хватке, и наступало время возвращаться «домой».

На базе, как и в поселении, хватало свободного места для посадки транспортников, так что челночными рейсами удавалось перевозить большое количество слуг легиона. Выбравшись из переполненного пассажирского отсека, Каншелл впервые в жизни отправился искать Танауру.

Женщина нашлась возле посадочной площадки. С «Веритас феррум» в очередной раз доставили боеприпасы, и Агнес вместе с другими сервами таскала пластальные ящики в арсенал, располагавшийся в северо-восточном углу базы. Заметив, что Танаура выглядела так же мрачно, как сам Йерун чувствовал себя, он почти отчаялся. Но больше идти было некуда, и, последовав за верующей, Каншелл подкараулил её у ангарных ворот арсенала.

— Агнес, — позвал он.

Танаура удивленно повернулась.

— Йерун? В чем дело?

— Мне нужно с тобой поговорить.

Женщина судорожно вздохнула — она выглядела не просто измотанной и напуганной, но и проигравшей.

— О чём? — спросила Агнес, и Каншелл засомневался: неужели её вера не сильнее, чем у него?

— Извини, — сказал серв, чувствуя, как вечерняя темнота идет в наступление. — Ни о чём.

Йерун уже повернулся, чтобы уйти, но Танаура удержала его.

— Подожди! — Агнес сжимала руку серва с неистовством, рожденным внезапной и отчаянной надеждой. — Скажи мне.

Ей было, самое меньшее, так же тяжело, как и ему.

— Вещи, которые здесь творятся, — начал Каншелл. — То, что я видел…

Это оказалось сложнее, чем думал Йерун.

— Я не… — даже сейчас, когда его прежнее мировоззрение лежало в руинах, верность не позволяла облечь чувства в слова. Это казалось слишком похожим на предательство.

Танаура помогла ему.

— Законами светской вселенной этого не объяснить.

— Точно! — благодарно ответил Йерун, и давящее чувство в груди ослабло. Облегчение оказалось кратким, но неподдельным.

— Чего же ты ищешь? — спросила она.

— Силы, — произнес серв. — Надежды.

Внезапно оказалось, что Агнес обладает и тем, и другим.

— Надежда есть, — сказала Танаура, — и я наделю тебя силой.

— Это поможет мне против… против ночи?

— Оно поможет тебе противостоять ночи.

— И это всё?

— Император взывает ко всем нам, требуя быть отважными. И, разве не поможет тебе осознание того, что, если силы тьмы реальны, то истинны и силы света?

Каншелл подумал над услышанным.

— Возможно, — произнес он, и это признание, первое принятие проповедей Танауры, распахнуло дверь в разуме серва. И внутрь хлынул солнечный свет.

«Да! — думал Йерун. — Да!»

Серв всегда верил Императору, но теперь, поверив в Него, признав богом, Каншелл понял, что не существует преград и расстояний для Его могущества. Император разглядит его здесь, сумеет протянуть к нему руку. Тепло, пришедшее вслед за отступлением отчаяния, струилось по жилам Йеруна.

— Да, — произнес он вслух и улыбнулся.

— Император хранит, — сказала Танаура.

— Император хранит, — повторил Каншелл.

Той ночью, испуганно свернувшись на койке, он ждал появления ужасов, бродящих во тьме. Кошмары явились, ступая в снах, сплетенных из теней, и дремлющие сервы заговорили и запели. Раздался вопль пробуждения, но Каншелл прижал к сердцу «Лектицио Дивинитатус» — и обрел покой.