Дваждырожденные

Когда жара стала нестерпимой, а вопли торговцев и горячечная толчея покупателей вымели из нашего сознания остатки спокойствия и любознательности, мы с Митрой направили свои стопы к прохладному сумраку храма. Под его каменными сводами стояли все те же фигуры богов с пустыми отрешенными глазами. Из бронзовых сосудов у их ног неторопливо струились сизые дымки горящих благовоний. Ни звука, ни запаха не долетало сюда с базарной площади. Но в этой тишине мы не слышали шепота богов, не ощущали струй дыхания жизни. Все было объято покоем — мертвым, каменным, холодным. Мы почтили изваяния со всей серьезностью, на которую были способны — как-никак нам предстояло жить в этом городе, и покровительство богов могло оказаться совсем не лишним. Но долго задерживаться здесь не хотелось.

Оставив храм, мы вновь окунулись в кипящий водоворот людской толпы. Если бы за нами и увязались соглядатаи, то они все равно не смогли бы проследить наш путь среди горланящих уличных торговцев, праздных зевак, озабоченных крестьян и вспыльчивых кшатриев. Домой мы вернулись уже в кромешной темноте, разумеется, тем же путем, которым и уходили. Неслышно проскользнули в темную дверь, сбросив сандалии, пересекли коридор, чувствуя, как каменные плиты приятно холодят уставшие за день ноги.

Брахман ждал нас. Мы сели перед простым каменным очагом в небольшой комнатке, которую наставник избрал для себя. В каменной йише стояла статуэтка богини мудрости Сарасвати, освещенная светом масленной лампы. Рядом — простое деревянное ложе под тонкой тканью.

Фигура старика в простом одеянии риши излучала светлый покой и всеприятие. С безмятежным лицом он выслушал наш рассказ об увиденном, грустно улыбнувшись в ответ на сетования по поводу человеческого недоброжелательства, против которого оказались бесполезны доспехи молодых дваждырожденных.

— Этот город не ждет Пандавов, — решительно сообщил Митра наше общее удручающее открытие, — он вообще ничего и никого не ждет. Похоже, пра вы были Арджуна и Бхимасена, не желавшие оста вить Кауравам эти стены, казну, армию. Тринадцать лет Хастинапур жил без Пандавов, и этих лет оказа лось достаточно, чтобы их забыли. Сейчас Хасти напур так же мало похож на город, который я пред ставлял себе по песням чаранов, как эта грязная ули ца — на Высокие поля брахмы. И поздно, безнадеж но поздно наверстывать упущенное.

Брахман успокаивающе поднял руку, прерывая излияния Митры.

— Ты устал и рассудительность дваждырож– денного изменила тебе. Разве так уж отличается Хастинапур от городов панчалов и матсьев? Вез де придворные лезут из кожи вон, чтобы пробить ся поближе к щедрым рукам властелинов. Везде кшатрии защищают тех, кто имеет больше бо гатств и власти. Купцы приносят в жертву ракша– сам наживы быстротечные дни своей жизни. За коны жизни везде одинаковы, и вы должны по стичь их. Как мы сможем добиться приема у Дхри– тараштры или встретиться с патриархами, если не постигнем, какими словами и действиями управ лять их придворными? — после непродолжитель ного молчания он продолжил, — Дворцы Хасти– напура — это не Дварака, пронизанная сиянием брахмы, и не Упаплавья с безискусным бытом пастушеского племени. Хастинапур — древняя столица мира. Здесь люди веками изощряли свои мысли и чувства. Они достигли высот, которые еще предстоит постичь вам. Здесь источник силы Кауравов. Здесь главная угроза будущему всех дваждырожденных. Что это — насмешка богов или первый росток новой эры? Может быть, Ду-рьодхана свершил невозможное: сопряг древнюю мудрость уходящих народов с необузданной силой новой расы? Вы говорите — все плохо, но они живут и им это, похоже, нравится. Вы говорите

— грубые и низкие помыслами, но ведь были же здесь и красота, и величие.

Но как же с ними общаться? — настаивал Митра.

А вы вспомните, какими вы были три года назад.

Я непроизвольно поежился.

Не хочу. Да разве можно влезть обратно в сброшенную скорлупу?

Не в скорлупу, а в невидимые доспехи воли,

— ответил брахман, — рубить мечом куда проще, чем терпеть глумливые речи недоброжелателей. И все же, умением воплотиться в этих людей, сми рением и тонкой игрой сможем мы обратить их силы на наше дело. Ищите способ войти в их жизнь.

Но сколько же можно растрачивать время и силы? — воскликнул Митра. — Мы задыхаемся здесь. Наши усилия тщетны, здесь все чужое и мы чувствуем, что обманываем ожидания Юдхиштхи-ры…

Высшая мудрость — уметь жить здесь и сейчас. — спокойно ответил брахман, — То, что случилось сегодня днем или даже несколько мгновений назад, уже ушло. И не может влиять на настоящее. Будущее может не наступить никогда. Разве смерть не ожидает кшатрия на расстоянии вытянутой левой руки?

Я удивился. Смиренный брахман повторял истины, данные нам Крипой. Неужели и он — воин? Старческие глаза смотрели на меня с внимательным спокойствием. Где-то в черной глубине теплился, мерцал свет. Но что это было: лукавая усмешка или сочувствие? Панцирь брахмы этого седого старца был непроницаем, как сияющие доспехи Карны.

За окном шелестела ночная листва. Тихо струился дым благовоний. Голые гладкие стены были в плавных разводах теплого света очага. Изящный бронзовый котелок, стоявший на огне, выдохнул из-под крышки струю пара. Брахман предложил нам горячий медовый напиток. Ароматный настой он налил в красивые глиняные чаши, смиренно заметив:

— Эта посуда выполнена здесь, в Хастинапу– ре, по вкусу дваждырожденных. Ты чувствуешь, сколько тонких сил вложил мастер в эту простую надежную работу? Есть и орнамент, но он лишь подчеркивает красоту материала и интуитивный поиск формы. Увы, теперь чувство меры и красоты в Хастинапуре утеряно. Везде золото без трепета и вдохновения.

Я невольно залюбовался узором, думая, сколько раз я, возможно, уже пользовался этими чашами, не обращая внимания на их своеобразную красоту. Тут я постиг, что подразумевал брахман, говоря — жить здесь и сейчас. Я ощущал, как над крышей дворца медленно бредут по небу сияющие созвездия. Даже сквозь стены до меня долетел шорох ветра в дальних горах, невнятные мысли слуг, забывшихся тревожным сном. Время будто остановилось. Старый брахман спокойно прихлебывал напиток, не отрывая от меня взгляда:

А ты не пытался превратить ожидание в пог лет? — спросил он. — Что, если боги преследуют не одну цель, забросив нас в безвременье? Да, наша главная цель не достигнута. Но что мы знаем о целях той высшей игры, которую ведут небожители? Может быть, все происходящее здесь нужно чтобы ты, Муни, усвоил какую-нибудь единственную истину, способную перевернуть твою жизнь и жизнь всех, кто окружает тебя. А может быть, для Юд-хиштхиры лучше, если посольство наше закончится ничем. Ведь время позволяет ему собрать кшатриев. Победа в бою даст власть не над пятью деревнями, а всем Хастинапуром.

Неужели возможно и это? — спросил я. Брахман пожал плечами. Выражение его глаз не изменилось.

Мы привыкаем, что плоды на дереве манго созревают каждый год, ибо это явление вновь и вновь повторяется на нашей памяти. Но кто из ныне живущих мог проследить время созревания гор? Не дано нам проследить и пути развития народов.

Даже Юдхиштхире?

— Никому не ведомы дальние планы сына Дхармы. Он умеет видеть последствия поступков во многих поколениях. Но тебе я просто хотел на помнить, что ты никогда не можешь знать, что же все-таки уготовили тебе боги. Каждый момент тво ей жизни должен быть полон смысла. Не жди ни чего от будущего, не взывай к прошлому. Учись довольствоваться сознанием, что дыхание жизни наполняет твое тело, наслаждайся шелестом ли ствы, светом очага, покоем неспешного вечера. Все свершится тогда, когда должно.

Я не ответил. Я наслаждался вкусом медового напитка, шероховатой поверхностью глиняной чаши и мыслью о том, что я еще жив. В конце концов старый брахман был прав. Любой из этих дней мог оказаться для нас последним.

Мы продолжали наши ежедневные прогулки по Хастинапуру, уже без внутреннего трепета перемахивая через стену сада. Постепенно мы выучили расположение улиц, привыкли к брани и толчее. Но наши попытки осмотреть городские укрепления закончились полным провалом. Когда мы с Митрой словно невзначай приблизились к одной из хмурых сторожевых башен, из бойницы раздался предупреждающий крик часового, и к нам подбежал одетый в доспехи кшатрий с обнаженным мечом в руке.