Святой грааль

В нескольких минутах ходьбы от города находилась деревня, от которой тянулся терпкий запах навоза. По мере приближения к деревне становился слышен гомон домашних птиц и хрюканье свиней.

– Братец, – окликнул Ван Хель одного из крестьян.

– Слушаю, сударь.

– Подскажи-ка мне, где я могу купить повозку. Самую бесхитростную…

Крестьянин поскрёб себе шею грязными пальцами и неуверенно сказал, что на другом конце деревни у кого-то была телега.

Хель быстро разыскал хозяина, осмотрел товар и заплатил требуемую сумму. Там же он нашёл и подходящего мула и велел хозяину подержать их у себя.

– Завтра или послезавтра я привезу вещи. Может, это сделает мой приятель. А затем мы избавим тебя как от телеги, так и от этого доходяги-мула. Только не вздумай перепродать всё это кому-нибудь ещё, иначе я отсеку тебе голову. А если ты вычистишь эту колымагу получше, чтобы в ней можно было сидеть, не задыхаясь от навозной вони, и хорошенько наполнишь её соломой, чтобы мы не отбили себе бока, то я прибавлю ещё несколько монет.

– Премного благодарен, ваша милость. – Крестьянин торопливо поклонился несколько раз.

Хель ещё долго бродил по окрестностям, размышляя о чём-то. А по дороге в город он увидел, как из ворот выехали несколько крытых повозок в сопровождении десятка всадников, трое из которых были рыцарями.

«Должно быть, это и есть обоз, направляющийся в замок графа Робера де Парси», – предположил Хель и ускорил шаг, дабы получить возможность взглянуть на повозки вблизи. Однако, как ни старался он, так и не смог разглядеть, была ли там Изабелла…

– Мы приедем к графу де Парси в удачное время, – с удовольствием доложил Толстый Шарль, когда Ван Хель возвратился в его дом.

– О чём ты говоришь?

– Я слышал, что он собирается устроить турнир. Он уже разослал герольдов. Ты сможешь проявить там своё умение, обратить внимание графа на себя. И тогда уж денежки потекут рекой в наши кошельки!

– Для начала раздобудь где-нибудь тачку, чтобы мы могли допереть твой чёртов сундук до нашей телеги.

– Разве ты не пригонишь её сюда?

– А кто мне даст разрешение на проезд в город? Ту полагаешь, что у меня в кошельке позвякивают лишние монеты, чтобы я разбрасывался ими на ненужные бумаги? Нет, братец, мы погрузим сундук на тачку и отвезём его туда. Затем ты вернёшь тачку хозяину, и мы сможем отправиться в путь.

– Я облачусь в монашескую рясу, как всегда делаю это во время переезда с место на место, – сказал мечтательно Шарль. – Странствующий монах вызывает у людей доверие и участие.

– Вернись на землю, Толстяк, – одёрнул его Ван Хель. – Ты знаешь, где можно добыть тачку? Вот и отправляйся за ней. Это твоя забота.

Шарль недовольно фыркнул.

День их отъезда совпал с торжествами в городе. Накануне перед церковью появились заграждения, от храма до королевского дворца вдоль всей улицы по обе стороны на стенах домов были развешены покрывала, растянуты ткани, на дороге толстым слоем лежала солома.

– Смотри, какое пышное прощание устраивает нам Париж! – засмеялся Ван Хель.

– Ах, если бы это было в нашу честь, – вздохнул Толстый Шарль.

– Похоже, намечается чьё-то крещение? Кто-то из королевской фамилии?

– Я слышал, что у его величества гостит герцог Прованский. Поговаривают, что герцог привёз из Испании иноземную красавицу и хочет взять её в жёны, но она исповедует магометанскую веру. Может, её хотят крестить?

– Всё может быть… Что ж, придётся нам подождать, пока вся эта процессия доберётся до баптистерия. Всюду стражники, нас не пропустят сейчас с нашим скарбом… Ладно, поглазеем на это великолепие…

Из дворца двигался кортеж, возглавляемый духовенством со святыми Евангелиями, крестами и хоругвями. Над городом разносились песнопения. За священниками следовал в богатых одеждах король со своей огромной свитой и многочисленной охраной.

– Похоже, я был прав, – сказал Шарль. – Глянь-ка на ту особу. Это Орабль, та самая сарацинка, привезённая герцогом из Испании. Видишь, епископ ведёт её за руку? Это её будут крестить.

Народ толпился возле украшенной лентами и коврами церкви, ожидая приближения процессии.

– Хоть бы разок побывать в обществе этих шикарных господ, – проговорил Шарль, облизываясь. – А как бы я хотел потрогать ручки и ножки этих благородных дам!

– Ты же монах! – удивился Хель.

– Монах я по одежде, а в душе я философ и искатель истины. Ты же сам требуешь от меня, чтобы я мыслил широко, а как можно рассуждать, скажем, о первородном грехе, ежели не проникнуть в тайны женских прелестей.

– Трепло толстопузое, – засмеялся Ван Хель.

Место, откуда они наблюдали за процессией, находилось довольно далеко от церкви, поэтому видели они немного, а слышали и того меньше. Но когда по окончании службы те немногие из пышной королевской свиты, кто был допущен внутрь, вышли наружу и король произнёс несколько слов, толпа восторженно взревела, замахала руками, вверх полетели шапки. Герцог Прованский отвязал висевший у него на поясе кошелёк и, насыпая в ладонь монет, принялся швырять их в толпу. Народ ринулся подбирать деньги, отталкивая друг друга. Началась давка, поднялся крик, стражники опустили копья и пытались оттеснять толпу, но люди не отступали. Слышались вопли: «Нет, это моё! Не уйду! Убирайся прочь со своим копьём!»

– Вот она, государева щедрость, – почти равнодушно заметил Ван Хель.

– А ведь там непременно раздавят кого-нибудь, – заволновался Шарль. – Из-за презренного металла…

– Что люди ценят превыше всего, из-за того и гибнут, – ответил Ван Хель.

– Ты так спокойно говоришь об этом, – возмутился Толстяк. – Неужели в тебе нет ни капельки сочувствия к этим несчастным?

– Почему я должен сочувствовать им? Смерть бросила им приманку в виде серебряных монет, они с готовностью заглотили эту наживку. Нет, я никогда не сочувствую дуракам.

– Ты называешь тех несчастных дураками?

– Да.

– Они же просто пришли посмотреть на красивых людей.

– Они пришли развлечься и поживиться на дармовщинку. Я таких презираю. Хлеба и зрелищ! Всё это уже было. И всё это будет всегда. Если опыт ничему не учит людей, почему я должен сочувствовать их глупости?…

– Ты слишком суров к людям, – пробурчал Толстяк.

– Суров, но не жесток. У меня есть такое право. Я повидал больше, чем ты можешь себе представить, даже если твоё воображение разыграется не в меру.

– Я бесконечно уважаю тебя, Хель, – сказал Шарль очень печально, – но там, – Толстяк указал на кишащую толпу, – есть и старики. А они тоже кое-что знают о жизни. Ты не настолько стар, чтобы быть мудрее всех.

– Некоторые проживают очень долгую жизнь, но так и не понимают ничего.

– Пусть так. Но всё же нельзя настолько равнодушно взирать на человеческую боль, как это делаешь ты, – с горечью ответил Шарль. – Жизнь даётся нам всего один раз.

Хель усмехнулся.

Они ехали на небольшой телеге, запряжённой стареньким мулом. Единственной их поклажей был сундук Толстяка, где Шарль хранил свои рукописи и несколько имевшихся у него книги. Поверх монашеской рясы Шарль набросил огромный меховой плащ с капюшоном. Ван Хель облачился в короткую кожаную куртку мехом наружу, шерстяные штаны и войлочную шапку. На поясе у него висели два ножа, а на спине он пристроил меч в строгих, но изящных ножнах, потёртый ремень которых тянулся наискось через грудь и придавливал косматый мех куртки. Отправляясь в путь, Хель всегда держал меч за спиной и никогда не пользовался плащом.

Вечером третьего дня они остановились в мрачной деревне и увидели собравшихся перед церковью людей. Только что прошёл дождь, смешанный со снегом, и в воздухе висела сизая муть. На скользких каменных ступенях церквушки стоял сутулый священник в забрызганной грязью рясе и потрясал над головой длинной палкой, на верхнем конце которой была закреплена поперечная перекладина с привязанной к ней линялой синей тряпкой с нашитым на неё белым крестом, что придавало палке с крестовиной некое сходство с хоругвью. Лицо священника раскраснелось от холода, губы дрожали, но он не обращал внимания на пробирающий до костей ветер и простуженным голосом обращался к толпившимся перед ним крестьянам: