Возмущение праха

— Крот и Амвросий работали напряженно и с каждым днем мрачнели, но держали язык за зубами и не делали даже намеков о своих результатах, ссылаясь на предстоящий ученый совет. И вот этот злополучный совет был назначен. Сначала выступил Крот от имени их двоих, с Амвросием. Говорил он печально и просто, без обычных своих выкрутасов, и вообще это было похоже на завещание. В цепочках рекомбинации они обнаружили бифуркацию, вилку с вероятностным механизмом включения…

— Пощади. Для меня это слишком.

— Ну… возможность потери устойчивости процесса. Может случиться, а может и не случиться, и на любой стадии. Раньше эта вилка ни разу не реализовалась, потому ее и просмотрели, а теперь вот реализуется. Причем, увы, эту вилку не обойти, она заложена в сути его, Крота, и Амвросия концепции. Поэтому, сказал он, программу реставрации умерших придется заморозить, и рекомбинацию тоже. И Амвросий добавил: «Значит, еще не пришло время». Тут все стали протестовать и лепить банальности, что, мол, путь науки тернист, а препятствия преодолимы. Тогда Амвросий встал и сказал, что они и не предлагают сдаться, но нужно начать новый цикл исследований, с поиском в более широком круге идей. Поднялся страшный шум, но Амвросий их всех усмирил и предложил высказаться Агриппине. На нее было страшно смотреть, она выглядела глубокой старухой, не человек, а фантом какой-то, но говорила складно. Последние два года она изучала влияние рекомбинации на психику — разработала систему тестирования и связала ее с тончайшими измерениями полей. И, увы, пришла к выводу, что накопление энтропии происходит не только в физическом теле, но и в психической сфере и что рекомбинация одного только физического тела такое же уродство, как, например, одной лишь руки или ноги.

— Послушай, Философ, у нас нет времени. Хватит. Давай-ка лучше о том, как ты сюда попал.

— А я о чем? — искренне удивился он. — Именно об этом я и рассказываю. Так вот, дальше Агриппина всех ошарашила. Она сама проходила рекомбинацию семь раз и является живым примером искажения личности под влиянием, она так и сказала, ущербной рекомбинации. Поэтому она отказывается от дальнейших сеансов и, если не появится методика синхронного обновления физического и астрального тел, намерена подвергнуться процессу естественной смерти.

— Ничего себе. Допекло ее все это, однако.

— Поднялся шум, Гугенот назвал ее выступление неприличным и заявил, что не может квалифицировать происходящее иначе, как пораженческий заговор против «Общего дела», а заодно напустился и на меня, требуя, чтобы я объяснил публично мотивы моего непристойного поведения.

— И ты?..

— Я сказал, что изучил труды Основателя и не во всем с ним согласен. Что он не разграничил стремление к бессмертию в духе и примитивное желание избежать физической смерти, диктуемое страхом и тягой к продлению телесных удовольствий. Что последнее и есть выражение несовершеннолетия и детского желания бесконечной шоколадки. А идея путем химических преобразований превратить человека материального в существо духовное — невероятная наивность и утопия.

— Странно.

— Что странно?

— Что тебя не разорвали на части.

— Почти. Гугенот обозвал меня ревизионистом, Крот — «не Павлом, но Савлом», а кто-то выкрикнул, что мне место в сумасшедшем доме.

— Так тебя оттуда сюда и отправили?

— Нет, потом, когда я написал несколько статей для журналов.

— Кто тебя сдал конкретно?

— Моя сожительница. Та самая… Я же состою на учете и здесь не впервые. Позвонила по телефону, и за мной тут же приехали.

— Она сама ничего не делает. Кто-то ей приказал.

— Я тоже так думаю.

— Кто, Гугенот, Порфирий? Ведь не Амвросий же… И какой черт тебя дернул об этом писать…

— Слушай дальше, тогда поймешь. Когда они как следует обругали меня, Гугенот заявил, что программу воскрешения, в том числе Основателя, можно и отложить, в соответствии с рекомендацией таких авторитетов, как Крот и Амвросий. Но все нужно делать по порядку, и для начала следует реализовать неограниченное продление жизни хотя бы и на ограниченном числе особей, которые смогут не спеша заниматься проблемами воскрешения. Его команда намерена основать Институт бессмертия, статус коего, в силу беспрецедентности, будет обеспечен специальным законом. Парламент подготовлен к принятию такого закона.

— Понятно: взятки бессмертием. Новинка в коррупции.

— Амвросий посерел лицом, но высказался очень спокойно, что сепаратное бессмертие есть не что иное, как ницшеанство и фашизм, и потому Гугенот с командой от них с Кротом ни программ, ни сырьевой информации не получит. А Гугенот в ответ — отберем силой и на законном основании, ибо такие открытия не могут быть предметом интеллектуальной собственности и подлежат национализации. Тогда встал Крот. Он долго ждал, пока стихнет шум, и сказал скучным голосом, что предвидел такой оборот событий и заранее уничтожил все программы практической рекомбинации, а в первичные гипнограммы ввел специальные искажающие коды посредством только лично ему известных алгоритмов. И тут начался общий крик и бессистемное хамство. Все утихли, только когда поднялся со своего стула Порфирий, который до тех пор молчал. «Обойдемся без них», — прошамкал он и ушел. Вот тогда-то я и решил написать серию статей, потому что Порфирий на ветер слов не бросает. Они посеют зубы дракона.

— Зубы дракона? — удивился я.

— Ну да, это древняя такая история: если посеять в землю зубы убитого дракона, из них тут же вырастают вооруженные люди и начинают истреблять все живое… Ты представляешь, какую они кашу заварят? Это будет эксперимент похлеще фашизма и коммунизма, вместе взятых. Это будет очень страшно, такого джинна из бутылки не выпускал еще никто. И я не знаю, что делать.

— Я тоже, да я и не склонен спасать человечество. У меня другая профессия. Но тебя я отсюда вызволю, если обещаешь какое-то время сидеть тихо.

58. КРОКОДИЛ

С возвращением свободы Философу я решил не тянуть. Никому он особенно не мешает и тем более — не опасен, а запихнул его Порфирий в психушку оттого, что возник не вовремя, просто на всякий случай, чтобы не путался под ногами и не подзуживал Крота и Амвросия. Специальной охоты на него не будет.

И об Игнатии, и о сожительнице Философа я знал достаточно много, чтобы обоих обломать без больших усилий. В результате мадам явилась в больницу с повинной, созналась, что сдала мужика не по делу, а из бабьей ревности, и умоляла вернуть его назад. Философ заехал к ней за вещами и сразу же отвалил, с моей подачи, оставив ее в одиночестве раскаиваться и оплакивать былое сексуальное благополучие. Я отвез его в прежнюю квартиру, сдал под присмотр пышногрудой Юльки, которой еще предстояло оценить его мужские достоинства, и велел этак с месяц не высовываться. Номер нашего телефона я ему не оставил, и Валька это одобрила: ее инстинкт, как и мой, подсказывал, что водиться с таким человеком — значит напрашиваться на лишние хлопоты.

Она уволилась наконец из дурика, и мы вернулись к спокойной жизни. Я старался выкинуть из головы все, что наговорил мне Философ, но ничего не мог с собой сделать. Мысленно твердя, что все это меня не касается, я, против воли, прокручивал в уме происшедшее в «Общем деле». Что крылось за репликой Порфирия «Обойдемся без них»? То, что он мог заранее запастись копиями рабочих гипнограмм Крота, я исключал. Тот никогда свои дискеты не разбазаривал, а с момента обнаружения утечек информации к Щепинскому надзирал за своими программами очень тщательно и насыщал их секретными защитными кодами, ведомыми только ему. И сейчас если он заявил, что материалы частью уничтожены, а частью сделаны никому не доступными, то это стопроцентно гарантировано его дьявольской методичностью… Да, гарантировано, но с одним исключением: существовал Фима. Единственный, кроме Крота, способный разобраться в его кодах. Способный по разрозненным обрывкам любой программы восстановить целое. Человек, способный воссоздать программы практической рекомбинации.