Дело о цене времени

Дома у Али вкусно пахло борщом и пирожками. Марина всегда удивлялась, как у Сочиной получилось так изменить свой образ жизни — ведь она почти все детство и юность провела в цыганском таборе, кочевом и неугомонном, а теперь вовсю занималась хозяйством, заботилась о муже и сыне. Только в гардеробе Али еще заметен был цыганский колорит, но это сейчас даже модно.

И еще одна черта осталась у Али от цыганского воспитания — гостеприимство. Несмотря на поздний час, Сочина искренне рада была видеть Марину, только немного поворчала для виду в трубку, когда Марина набрала ее номер, чтобы договориться о встрече. Выдав гостье мягкие тапочки и усадив ее за стол, Аля поила гостью чаем с домашней выпечкой.

— Ну, что стряслось-то? — спросила Аля. Она и себе налила чашку чая, и теперь сидела за столом, выжидательно глядя на Марину и подперев рукой подбородок. — Ко мне просто так не приходят.

— Даже старые друзья? — улыбнулась Марина. На нее навалилась усталость от всего этого долгого дня, а теперь, за чашкой ароматного чая со свежими, с пылу-с жару картофельно-мясными пирожками, она как-то незаметно для себя начала расслабляться, даже словно бы впадать в какую-то вечернюю полудрему, полунегу.

— Даже друзья, если уже поздний вечер, — улыбнулась Аля в ответ. Ее глаза светились добротой и мудростью. — Выкладывай, не тяни.

— У меня тут дело одно… хочется в нем побыстрее разобраться. Я фотографию взяла, можешь глянуть? Вот мужчина рядом с невестой, хочу понять, как он оказался втянутым в эту историю. Он сейчас сидит по ложному обвинению, вот что обидно.

— Ну ладно, фотку я гляну. Ты лучше расскажи, что тебя так тревожит. Я же вижу.

Марина смутилась. Неужели и вправду было так заметно? Или это только Аля, с ее наметанным взглядом гадалки, видела все? У нее действительно никак не шел из головы сегодняшний разговор с Ярославом — да что там, не разговор, а почти ссора. Видно, все дело в ней — не умеет она с мужчинами. Петр от нее ушел, и Ярослав, похоже, надолго не задержится…

Как могла, Марина пересказала Але всю ситуацию. Сочина только усмехнулась.

— Если б все в жизни было так просто, тут — черное, там — белое. Оба вы взрослые люди, и юношеских «заскоков» можно не бояться, но ведь и за плечами у вас разное. У тебя был муж, и ребенок был — да не дала судьба счастья семейного испытать. И у него все не так просто, сама знаешь.

— Мне вот сегодня показалось — не подхожу я ему. Вот он и пытается меня под себя перекроить, переделать. Но и я ведь уже не девочка, мне перестраиваться не с руки… Выпить хочется. Да нет, нет, я не буду, — испуганно добавила Марина, — это так, к слову пришлось. Устала я сегодня.

Именно Аля когда-то — не так давно, а кажется, будто уже годы назад — посоветовала Марине перестать искать спасения от бед на дне бутылки. Наверное, не всякий ее поймет, но до этого Марина, устав биться о стены одиночества, устав от слез, которыми оплакивала погибшего ребенка и ушедшего к другой мужа, не пожелавшего делить с ней это горе, стала часто выпивать. Как это водится — сначала от случая к случаю, по праздникам или, наоборот, в самые тяжелые дни, а потом и не заметила, как это превратилось в привычку. Горькую, смертельно опасную привычку. Аля тогда смогла как-то встряхнуть ее, убедила, что жизнь еще не прожита — и еще сказала, что ее ждет новая любовь. Все сбылось, но вот сегодня Марина задумалась, а стоит ли новая жизнь душевных терзаний, опять поджидавших ее за углом?

— Перестраиваться, перекраивать, прогибаться… А кто сказал, что человек должен остаться таким, каким мать родила? Мы все время меняемся, а немного измениться ради любимого тобой человека — дело святое. Через это все проходят. Кто за свою свободу пуще любви держится — остается один, кто любовью пуще себя самого дорожит — рискует свою собственную жизнь потерять, растворить. Во всем нужен баланс. Хоть недосоли, хоть пересоли — а все равно невкусно будет.

— У тебя-то всегда вкусно. Спасибо тебе, Аля, — улыбнулась Марина, — ты всегда умеешь помочь. И в семье у тебя мир да благодать. И как у тебя это выходит?

Аля в ответ только махнула рукой.

— Чужая-то трава — она всегда зеленее. Я не жалуюсь, но и у меня не всегда все гладко выходило. Ну, давай свою фотографию, посмотрю.

Глава 7

Утром следующего дня Горячев вызвал в кабинет несравненную Леночку Марченко, 28-летнюю красавицу-следователя, работающую в его отделе, самую кропотливую из сотрудников — то ли в силу великого женского начала в ней, то ли просто в силу характера. Вот и сейчас именно Леночке Горячев решил поручить поиск хозяина дракона по картотеке. Попросив отложить все дела и не затягивать с поиском, он оставил ее в кабинете работать с базой данных. А сам направился к столу Игоря Валуйского. Тот сидел за столом и, не торопясь, потягивал крепкий кофе.

— Филонишь? — не спросил, а, скорее, утвердительно произнес Горячев, — Давай, выкладывай, что там на скачках.

— Скачки прошли на удивление динамично: лошади скакали резво, люди вскакивали бодро, пацаны кричали громко, — Игорь откровенно хохмил, но Горячеву было не до шуток.

— Не ерничай! Без тебя знаем, новости у нас оперативные. По заданию что? — Горячев не очень приветствовал панибратство. — Видел?

— Видел! И слышал! В следующий выходной планирует ставить по-крупному. Будут большие бабки, — Игорь вскочил со стула, поставил чашку с недопитым кофе и, делая под козырек, ответил коротко. — Василич, я все в отчете написал, не переживай, у нас еще неделя, успеем подготовиться.

— Сказал же, не ерничай. Ладно. Марченко не отвлекай, я ей срочную работенку дал, а сам сейчас пробей-ка мне данные по лаборатории Ремезова Александра Николаевича: адреса, телефоны там, кто теперь вместо него, чем занимаются, ну, в общем, всю информацию, поподробнее.

Раздав задания, Горячев взялся за трубку телефона: испросить разрешение на встречу следователей с осужденным за убийство, не возобновляя при этом расследования, было делом не то чтобы трудным, но рутинным, долгим, требующим не только связей, но и особого подхода к тем, кто решение это принимал.

Наверное, силы небесные благоволили сегодня всем, и ему в том числе, потому что, приготовившись к нескончаемым препирательствам со своим руководством, долгому и нудному объяснению причин и целей, он с неожиданной легкостью одолел все нужные переговоры и уже к обеду ждал посыльного с пропуском в колонию, где отбывал свой срок генеральский шурин. К этому времени подоспела с результатами поиска и Леночка Марченко.

Оказалось, что людей с таким набором татуировок было не так уж и много. Трубин был уже очень стар и после последней отсидки отошел от дел, его чахотка — а она не жалеет никого за колючкой — оставляла ему не так много шансов, поэтому старик купил себе дачку в сосновом бору и занялся выращиванием экзотических растений.

Степан Крошка (фамилия совершенно не подходила этому бугаю) во время совершения убийства уже две недели находился под арестом по очередному эпизоду, да и внешне не подходил под описание, данное Мариной Лещинской и Сергеем Скрипкой.

Жора Горгиа, он же Георгий Горгиадзе, взрывной кавказец 37 лет, скончался после драки в колонии при очередной отсидке месяцев пять или шесть назад. «Надо будет перепроверить этот факт», — подумал Горячев.

Последним из списка Лена назвала Анненского Бориса Павловича. Этот «господин» отмотал две трети очередного срока и вышел по амнистии, хотя статья, по которой он был осужден в последний раз, не предполагала такой возможности. Время освобождения Анненского не совпадало с днем убийства на даче Ремезова ровно на две недели, те самые две недели, в которые и произошли пропажи часов у жены генерала…

Но не это удивило Горячева. А то, что именно Анненского разрабатывал в настоящее время по совершенно другому делу их отдел. Целый ряд преступлений тянулся за страшным человеком с дворянской фамилией.

Перезвонив Краснову, Горячев занялся делами, не терпящими отлагательств. Ведь весь завтрашний день им предстояло провести с Мариной в колонии.