Дело об убийстве, или Отель «У погибшего альпиниста»

огда человек плохо себя чувствует, - пояснил я. - Особенно это заметно, если на ваших глазах он чувствует себя все хуже и хуже.

- Ничего такого не было, - решительно сказала Брюн. - Он чувствовал себя прекрасно.

- Свет вы не зажигали?

- Нет.

- А из того, что он говорил, вы не помните ничего странного?

- Я вообще ничего не помню, что он там говорил, - ответила Брюн тихо. - Это был обычный треп. Шуточки, остроты, хохмы... Про мотоциклы мы с ним говорили, про лыжи. По-моему, он был хороший механик. Во всех двигателях разбирался...

- И он не показал вам ничего интересного? Он ведь собирался вам что-то показать...

- Да нет, конечно. Вы что - не понимаете? Это было просто так сказано... ну, для трепа...

- Когда случился обвал, вы сидели или стояли?

- Стояли.

- Где?

- У самых дверей. Мне уже надоело, и я собиралась уходить. И тут он стал напяливать на меня это ожерелье...

- А вы уверены, что он кинулся от вас именно к окну?

- Н-ну, как вам сказать... Он схватился за голову, повернулся ко мне спиной, сделал шаг или два к окну... в сторону окна... ну, я не знаю, как вам еще сказать, может быть не к окну, конечно, но я просто ничего в комнате больше не видела, кроме окна...

- Вам не кажется, что кроме вас, в комнате мог быть кто-нибудь еще? Может быть, вы сейчас вспомните какие-нибудь шорохи, странные звуки, на которые тогда не обратили внимания...

Она задумалась.

- Да нет, было тихо... Какой-то небольшой шум слышался, но за стеной. Олаф еще сострил, что это Симонэ у себя в номере бродит по стенам... А больше ничего не было.

- А шум действительно относился от Симонэ?

- Да, - уверенно сказала Брюн. - Мы тогда уже стояли, и шум шел слева. Ну, самый обычный шум. Шаги, вода из крана...

- Олаф при вас передвигал какую-нибудь мебель?

- Мебель?.. А, да, было. Это он заявил, что не выпустит меня, и придвинул к двери кресло... Ну потом, конечно, отодвинул.

Я встал.

- На сегодня - все, - сказал я. - Ложитесь спать. Больше я вас сегодня не буду беспокоить.

Дю Барнстокр тоже поднялся и двинулся ко мне с протянутыми руками.

- Дорогой инспектор! Вы, конечно, понимаете, что я и понятия не имел...

- Да, дю Барнстокр, - сказал я. - Дети растут, дю Барнстокр. Все дети. В том числе и дети покойников. Впредь ни когда не позволяйте ей носить черные очки, дю Барнстокр. Глаза - это зеркало души.

Я оставил их поразмыслить над этими сокровищами полицейской мудрости, а сам спустился в холл.

- Вы реабилитированы, Алек, - объявил я хозяину.

- А разве я был осужден? - удивился он, поднимая глаза от арифмометра.

- Я хочу сказать, что снимаю с вас все подозрения. Теперь у вас стопроцентное алиби. Но не воображайте, что это дает вам право опять забивать мне голову зомбизмом-момбизмом... Не перебивайте меня. Сейчас вы останетесь здесь и будете сидеть, пока я не разрешу вам встать. Имейте в виду, что с этим одноруким парнем первым должен говорить я.

- А если он проснется раньше