Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]

Прежде, чем Циркач уехал, я все-таки спросил его ещё раз:

— Кто он, этот Игорь, который здесь живет?

— Так я, правда, не знаю, — улыбнулся Борис с безмятежностью младенца.

— Но адрес-то кто тебе дал? И кто дал телефон Васи, у которого мы забирали ключи?

— Адрес дал Виктор, я же тебе рассказывал вчера про него.

— Да, — вспомнил я. — И этот же Виктор посоветовал тебе устроиться на работу в «Сферу»?

— Нет, телефон «Сферы» мне дала Маринка.

— А Виктор и Маринка знают друг друга? — продолжал доискиваться я.

— Да. А что? Виктор был одно время женат на Маринке.

— Это очень плохо, — резюмировал я.

— И что, мне теперь никуда не ехать?

— Да нет, — сказал я, подумав. — Наоборот, лучше поезжай. И джип твой нам пригодится, и вообще, если накроют, хоть не все сразу пропадем. Возьми с собой Пиндрика и звоните нам почаще. Ты-то знаешь, какой тут номер.

Циркач сказал. Я ещё помнил те цифры, что мне диктовали в трубку, и вздрогнул: все они совпадали. Эх, братцы! Не очень это хорошо, когда по одному номеру спрашивают и Игоря и Толю. Вряд ли это были отец и сын. И двое братьев — тоже вряд ли. Скорее наш Игорь в известных местах представлялся как Толя. А это уже очень серьезный Игорь…

— Или просто бабник, — улыбнулся Циркач на мой аргумент, и был по-своему прав.

Что ж, дай Бог, если так. Но все равно из-за этих звонков выспаться опять было не судьба. Значит, самое время выпить крепкого кофе и готовиться к любым неожиданностям. С любой стороны. В любую минуту… Ёксель-моксель!

И все-таки сначала раздался звонок. По телефону. И голос с сильным кавказским акцентом сообщил:

— Это гаварит Ахман. У тэлефона Балшаков?

— Так точно, товарищ Ахман!

И что это за игривое настроение на меня нашло? А главное, я ещё не сразу вспомнил, кто такой Ахман, и наверно, подобным способом пытался ускорить процесс восстановления в памяти: слово за слово, время потянуть, все как-нибудь само собою и выяснится. И выяснилось быстро. Ведь следующая реплика была такой:

— Балшаков, ты зачэм убил моих лудей?

Интересно, случайно брякнул или прикалывается, цитируя «Белое солнце пустыни»? А вроде таким серьезным выглядел, когда рядом с Эльфом шел. Теперь-то уж я хорошо вспомнил, кого из них звали Ахманом. Хромой. Седоватый старикан из гостиницы «Вязники».

Я только не знал, что ему ответить. И Ахман повторил, доверительно перейдя в обращении на кличку и старательно поумерив акцент:

— Ты зачем убил моих людей, Крошка?

Какие уж тут шутки, голос более чем серьезный, мрачный, почти трагический. И ответ на вопрос нужен серьезный. «Белое солнце» в такой ситуации вспоминать без толку.

— Только затем, чтобы они не убили моих, Ахман.

— Будет разбор, Крошка.

— Не будет, — возразил я жестко.

— Ты борзый, — сказал Ахман почти ласково. — Но разбор будет. Хоть вы и без понятий. Ты наверно думаешь, что разбор — это перестрелка. Нет, я просто хочу поговорить с тобой. Я видел твоих ребят в деле, и совершенно не имею желания ссориться с вами, тем более убирать вас. Зачем, друг мой? Я хочу па-га-ва-рить.

Акцент его снова сделался заметнее, будто он теперь специально подчеркивал свою нерусскость. А я подумал: «И где это он видел нас в деле? Из-за кустов, что ли, наблюдал. Или нас там снимали, на даче Павленко? Все может быть… Но на черта мне душеспасительные беседы с вором? На откровенный криминал мы ещё ни разу не работали и не будем. Приедут с разборкой прямо сюда — ничего, отстреляемся как-нибудь. Девятая рота выстояла, и мы сдюжим».

— Боюсь, что нам не о чем разговаривать, Ахман, — сказал я спокойнее прежнего.

— Ты борзый, — повторил он ещё раз.

А потом произнес очень странную фразу:

— Но смертный приговор уже вынесен, поэтому нам есть, о чем поговорить. Смертный приговор — это серьезно, Крошка.

Я лихорадочно соображал, о чем это он, кому смертный приговор, но видно, Ахман специально нагнетал обстановку — хитрый старикан! И мне пришлось спросить чуть дрогнувшим от растерянности голосом:

— Кому смертный приговор?

— Пока — нэ тебе! — этакая тонкая шуточка в духе Иосифа Виссарионовича.

А потом сразу другой тон — суровый, жесткий, предельно серьезный:

— Они объявили смертный приговор товарищу Апо, Абдулле Аджалану. И я знаю, кто в этом виноват.

Очень хотелось сказать: «Только не я!» Но хватило ума сдержаться.

Вот, черт! Как же я забыл! На дискете Кулакова была эта информация: Ахманалиев по национальности курд, правда, насчет его причастности к экстремистским организациям у нас в ЧГУ ничего наверняка известно не было.

И второй моей ошибкой стало то, что новости я слушал накануне невнимательно — не могли же о таком событии по ящику не сказать!

— Мы-то здесь причем? — сформулировал я помягче.

— А вот встретимся — и я все объясню, — решил заинтриговать меня Ахман.

— Вы член партии? — решил уточнить я.

— Да, — сказал он.

Понятно, что речь шла не о партии Зюганова, а о КРП — Курдской рабочей партии. И мне стало кисло. Иметь дело с фанатиками пока ещё не приходилось. Если конечно, не считать чеченских непримиримых. Но там шла война, там мы сами становились фанатиками. Однако, похоже было, что и здесь намечается довольно серьезная заваруха.

Павленко и Мышкин сражались за рынки сбыта, круша танками бетонные стены «скромных дачных участков», а у Ахмана цель была повыше, покрасивее — независимость Курдистана, и за эту независимость он вел войну не на жизнь, а на смерть по всему миру. Я помнил, как лихо его смертники ввалились в окошко к Аристарху Николаевичу. И ещё я помнил, как они жгли себя, облив бензином перед зданием Госдумы в Охотном ряду. Это весь мир видел. Фанатизм, в сущности — страшная сила. Упрямое сопротивление тут не поможет, тут скорее хитрость нужна…

Я замолчал надолго. И Ахман, наконец, не выдержал, сам заговорил вновь:

— Общаться будем нэ в Москве. За тобой сейчас заедут, Крошка. Они нэ будут стрелять. Нэ будут забирать у тебя оружие. И ты можешь поехать нэ один. А я буду ждать тебя, мой друг.

«Нашел себе друга!» — подумал я. Но, конечно, я понимал, что это просто манера у него такая. Акцент кавказский, а вместо традиционного «дорогой» несколько архаичное «мой друг». Трудно сказать, что именно стало для меня решающим, но я внезапно и окончательно решил: надо соглашаться.