Точка сингулярности [= Миссия причастных]

— Насекомых морить заказывали?

Редькин покрылся холодным потом. Ему очень хотелось бросить трубку, показавшуюся в тот миг огромным скорпионом, впившимся в ухо, но рука вмиг окостенела, и пальцы не сумели разжаться.

— Насекомых морить заказывали? — угрюмо повторили с того конца провода.

«Я жив пока! — мелькнула у Редькина идиотская мысль, — Значит, надо ему что-то ответить. Но что?»

— Насекомых морить заказывали? — ещё раз поинтересовались оттуда с монотонностью автомата.

— В такое время?! — выпалил Редькин.

— Меня просили звонить именно после полуночи, — обиженно оправдывался тараканоморильщик.

— А вы какой номер набираете? — Редькин, наконец, сообразил, какой задать принципиальный вопрос.

И номер оказался ошибочный, причем на все цифры сразу. Полная бредятина! Да и звонка никакого не было. Как это могло быть? Теоретически — да, возможно: соединение уже произошло, но сигнал не успел сработать, а вы как раз в этот момент снимаете трубку… Практически — такое происходило с Тимофеем впервые. И экспериментировать больше он не стал. Вспомнил, что есть ещё компьютер. Если Майкл сидит сейчас перед своим дисплеем, они сумеют пообщаться. Но Редькину даже не удалось выяснить этого. Машина повисла ещё при запуске «Интернет-эксплорера». И это так напугало, что Тимофей, едва перезагрузившись, сразу выключил питание. Какой же он дурак, что не записал номер мобильного телефона Майкла. Тот давно предлагал — на всякий случай. Тимофей плохо себе представлял, что это за случай такой, да и неудобно было как-то вводить человека в расход: абонентская плата там немаленькая. А теперь… Ну все, все совпало!

Некие страшные вселенские дезинфекторы морили отнюдь не насекомых, а его, Редькина, и ему подобных. Вариантов не осталось. Он оделся, бросил в карман горсть жетонов, потом вдруг вспомнил и, вернувшись в комнату, взял набрюшник с документами и деньгами, а заодно и пакет с рукописями Разгонова. Задал себе риторический вопрос: «Разве я надолго ухожу из дома?», но рукопись все-таки бережно засунул под ремень и прикрыл свитером. Наконец, вышел на улицу. И только там, уже затворив за собою внешнюю металлическую дверь, вспомнил, какие опасности могут его поджидать. Надо же было хоть в окошко для начала выглянуть, или дубину какую-нибудь прихватить с собой, или… А что или? Что ещё мог он сделать?

Ни-че-го.

Однако на улице оказалось тихо и пусто. Невозможно тихо и невозможно пусто. В час ночи в переулках возле Курского так не бывает. Должны же люди какие-то ходить, машины должны ездить, а тут — ни души, словно вымерли все. Впрочем, сейчас не стоило об этом думать, самого себя накручивать. У него и так времени нет.

Редькин рванулся к ближайшему телефону — через дорогу наискосок, возле отделения милиции, и тут же обнаружил, что улица не совсем пуста: под колпаком автомата стояла совершенно неподвижная черная фигура. Трудно было даже понять, мужчина или женщина. Человек прижимал к уху трубку и молчал. Тимофей некоторое время смотрел на этого персонажа с расстояния метров пяти, а потом резко развернулся на каблуках и пошел в сторону Покровки — там автоматов существенно больше. И вообще, что если это за ним так грубо следят? Да нет, собственно, даже не грубо — за ним следили как-то шизоидно!

Кабинка телефона на другом углу была залеплена точно таким же чернильным пятном недвижной фигуры. И новый гражданин просто держал трубку, ровным счетом ничего не говоря.

Чувство, охватившее Редькина в тот момент, было сравнимо разве что с мертвящим столбняком ночного кошмара, когда невыносимо хочется бежать, а ноги врастают в землю. Проснуться теперь было бы в самый раз, но такого шанса Редькину явно не дали, и он ощутил жгучее желание уйти назад, — нет! — убежать назад, закрыв глаза и обхватив руками голову. Но неистовым, выдавленным из глубины усилием воли он заставил себя шагать вперед, к следующему аппарату. И уже знал: там тоже будет стоять черный человек, молча и торжественно, словно эсэсовец в почетном карауле, а больше вокруг не окажется никого, ни единой живой души.

Он уже знал, что будет так и никак иначе.

Поэтому, поравнявшись с третьим автоматом, в котором все так и было, даже не испугался, даже не вздрогнул, а медленно и упорно продолжил свой путь к Покровке. Ну, не может же на большой шумной улице, по которой в это время ещё троллейбусы ходят, происходить такая же чертовщина, как в переулках?! «Не может», — сказал он себе строго. А потом вдруг представил, как находит, наконец свободный аппарат, берет в руки трубку, прикладывает к уху, а оттуда вместо гудка:

— Насекомых морить заказывали?

И он таки вышел на Покровку, и там маячили какие-то люди, и машины проносились, и была свободная будка, то есть не будка, а этакий козырек, как принято теперь, в эпоху терроризма. И все бы хорошо, но Редькин вдруг вспомнил в ужасе, что не уверен в двух средних цифрах Майклова номера. Но звонить все равно было надо, в конце концов, жетонов — целых шесть штук, можно и комбинаторикой заняться.

Тимофей снял трубку и с трудом расслышал — гудок, такой он был тихий, задавленный, словно ненастоящий. Пальцы тряслись и не попадали в дырочки, спиной он ощущал чьи-то взгляды, и озноб пробирал от пяток до затылка, но обернуться казалось страшнее, чем умереть.

В общем, он так и не успел ничего набрать, потому что из трубки раздался голос:

— Насекомых морить заказывали?

И хуже всего было то, что он узнал этот голос — с ним опять разговаривал тесчим. Теперь уж точно с того света.

Страх, как и боль, достигая высшей точки, начинает резко спадать. У Тимофея больше не было сил бояться, и он ответил с бодрой наглостью атеиста, которого стращают карой небесной:

— Зачем вы так шутите, Петр Васильевич? Я не поеду в Шереметьево-2 встречать покойника, у меня машина для этого не подходящая…

Он так и не узнал, ответил ли ему тесчим. Он даже не повесил трубку — просто перестал держать её и зашагал обратно к дому. Через абсолютно пустые переулки, мимо все тех же зомби в телефонных будках, мимо холодных темных витрин и пустых глазниц ночных окон, и ноги его уже заплетались, а светофор презрительно плевался ядовитой желтой слюной, попадая в замерзшие лужи и в зловещую россыпь бутылочных осколков возле мусорных баков. И почему-то было очень страшно наступить на эти осколки.