Точка сингулярности [= Миссия причастных]

Он все перепутал: после осени не бывает опять осень, после осени наступает именно зима. Так уж заведено на этой планете.

Тимофей очнулся в темноте и поначалу не понял, где он. В гортани пересохло, а язык и губы ещё помнили восхитительный вкус её нежных, трепетных складочек и пьянящих глубин, увлекающих в бесконечность. Неужели так и заснул у Юльки в прихожей, прямо на ковре? Да нет, вроде одетый он, вроде на кровати лежит… Но что было после? Что? Боже! Как тяжело вспоминать! Вот открывается дверь, вот входит Маринка и за нею полковник Соловьев, они так запросто входят и смотрят на Тимофея, а Тимофей, запрокинув голову, смотрит на них поверх восхитительно правильных, тугих и гладких Юлькиных ягодиц, и вроде надо встать, надо вскочить, но нет же сил оторваться от этой сладости! И девчонка уже ничего не видит, не слышит, она уже не здесь, её колотит крупная дрожь — это потрясающе! — ещё совсем чуть-чуть, мизерную капельку, и у него тоже подступит самое оно, однако эти двое входят, как смерть с косой, и Тимофей понимает, что Юлька-то успеет, просто не сможет остановиться, а у него уже ничего не выйдет, ничего… И потом опускается мрак.

Что же было после? Он вспоминает медленно и трудно. Допился, старый дурак, дотрахался с молоденькими девочками…

Так, понятно, он дома, на диване. За окном темно. Ага, вон часы на видюшнике — самое начало первого. Почему все спят в такую рань? Бывало с Верой Афанасьевной чаи гоняли и до двух, и до трех, иной раз и Верунчик с Никитой засиживались. А уж Маринка-то! Когда она в последний раз телевизор раньше половины третьего выключала? Господи, да где же она — Маринка?

И все-таки сначала он дошел до кухни и выпил два стакана холодной воды. А уж потом проверил первую пришедшую в голову гипотезу: действительно жена ушла спать к матери. Так уже было пару раз, когда он слишком сильно надирался, и Маринке было неприятно ложиться рядом. А сейчас — тем более, постель-то свободна.

Вода, конечно, помогла немного очухаться, но Тимофей уже догадался: чтобы вернуть ясность мысли полностью, ему придется глотнуть не воды. Стал напряженно вспоминать, что осталось в доме из благородных напитков. Шотландского виски ординарного в шкафу на донышке, джина чуть-чуть в холодильнике — все не то… Ага! Есть же ещё маленькая ни разу не открытая бутылочка «Курвуазье», хранимая почти как реликвия уже лет пятнадцать. Ее ещё Маринкиному отцу кто-то подарил, привезя из Франции в советские годы. Тогда это настоящая экзотика была, ни с того ни с сего пить грех, всё ждали достойного повода. Дождались. На поминках, понятно, такой коньяк смотрелся бы странно, потом — вообще, словно забыли, что это можно пить: стоит себе красивая бутылочка — и пусть стоит. Наконец, шикарных коньяков кругом стало море. Кого теперь удивишь довольно простеньким «Курвуазье» с выдержкой лет восемь? Да и емкость действительно маленькая — 0,35 — даже на двоих разлил и, как говорится, ни в голове, ни в жопе…

Одним словом, Тимофей загорелся выпить именно французского коньяка, именно из неприкосновенного запаса, ситуация того стоила: уж беспредел, так беспредел. А главное еще, что находилась заветная коробочка как раз в комнате тещи, то есть там, где сейчас спала Маринка. Редькин любил преодолевать собственноручно возведенные препятствия — риск быть застуканным сладко щекотал нервы и в итоге добавлял кайфа.

И сейчас ему с блеском удалось, подсветив себе зажигалкой, тихо-тихо отодвинуть большое стекло у хельги, потом уже практически на ощупь, двумя руками, извлечь матовую пузатую бутылочку из фирменной коробки и медленно протащить её меж хрусталя и фарфора, практически ни за что не задев. Иным и не понять, как сладок после этого любой напиток!

И в голове действительно прояснело. Все проблемы выстроились по росту, как на параде.

Уход от жены — это вопрос второй, точнее третий. Да-да! На первом месте по степени срочности — вне всяких сомнений, Майкл и деньги. На втором — КГБ, ГРУ, тибетские мафиози, сумасшедший Разгонов с рукописью — короче, проблема личной безопасности. Маринка действительно на третьем. А Юлька и вовсе на десятом. Или нет? Черт, как же здорово было! И как же тяжело теперь вспоминать! …Кусок тухлого мяса на помойке — это ж надо такое сказать! Стоило вспомнить, и будто настоящей гнилью ударило в ноздри, аж затошнило. Пришлось ещё пропустить граммчиков сто.

«Вот что, родной, — сказал себе Редькин, медленно и упорно смывая всю эту грязь ароматнейшим коньяком, — ты сейчас полной херней занимаешься! Вербицкий не позвонил. Или ты проспал звонок, и с ним успела договориться Маринка, только тебе не сказала. Так или иначе, но сейчас ты должен найти Майкла и все выяснить».

Тимофей позвонил прямо с кухни, со старого дискового аппарата. Номер не отвечал, то есть совсем не отвечал — ни коротких гудков, ни длинных. Такое бывало. Московская телефонная сеть давно и безнадежно перегружена, сейчас с этим худо-бедно борются, но процесс затянулся. В центре города особенно ощущается. Вот одна из дежурных ситуаций: хронически не прозванивается какая-нибудь первая цифра. И все абоненты, номера которых начинаются, скажем, с тройки, становятся вам недоступны.

Сегодня зависла четверка. Покрутить ещё минут пять можно было, но скорее всего — это безнадега. Придется идти на улицу, в автомат, или к кому-нибудь в гости, где номер, хоть на одну цифирь из первых трех отличается. Но для гостей-то время поздноватое… Впрочем, есть ещё один способ — звонить общим знакомым, подключенным к другим АТС. Но вот беда: с Майклом у них всего один общий знакомый — Полозов, а Косте так поздно не звонят. Раиса съест с потрохами обоих — и своего благоверного, и Редькина. Но делать нечего — случай уж больно важный! Тимофей решился и все-таки накрутил Константину.

Зря он так долго мучился: хитрый Полозов, замученный, надо думать, беспардонными клиентами, стал свой телефон на ночь отключать. Значит, все, хана. Больше вариантов не осталось.

Для очистки совести он набрал номер Майкла ещё раз, и еще, и еще. На третий, вместо обычного шороха, раздался легкий щелчок, и мрачный утробный голос вопросил: