Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]

— Я жду сверхважного сообщения с Востока.

— И сколько еще? — деловито осведомился Харрис.

— Возможно, через две минуты. А возможно и через час. Кто б это знал, Бен!

— Ладно, — тяжко вздохнул Харрис, прикидывая, чем развлечься, и подумал про себя: «Как это русские славно говорят — сделал дело, гуляй смело. Нам же приходится наоборот».

— А вы знаете, — решил он напомнить Дитмару, — что на этой глубине обычные сотовые телефоны уже не работают.

— Знаю, — улыбнулся Линдеманн и добавил загадочно. — У меня другая связь. Я жду сообщения с Востока.

Это прозвучало так, как будто речь шла о Древнем Востоке, где кроме курьеров и почтовых голубей ни о чем другом ещё не слыхивали. Ассоциация навела Харриса на мысль.

— Ну а раз так, не заказать ли нам восточный танец?

— Нет возражений, — проговорил Линдеманн и, отхлебнув добрый глоток благороднейшего виски-молт (а это был именно «Гленливет»), прикрыл глаза от удовольствия.

«Удивительный человек!» — подумал Харрис.

Потом опрокинул свою дозу, как опрокидывают водку в России — все равно он сейчас эту марочную экзотику от маисового самогона не отличит — и дважды щелкнул пальцами поднятой правой руки.

Полилась тихая индийская музыка, завораживающе эротичная, как бы обволакивающая со всех сторон. И Линдеманн невольно засмотрелся на прекрасных танцовщиц, исполнявших классический танец. Классическим он был во всем, кроме одного: традиционные индийские платья, или — как их там? сари? — делались гамбургскими модельерами, и по ходу движений они легко рассыпались на полоски, ленточки, лоскуты. Все это было совсем не в индийском духе, скорее в традициях европейско-американского стриптиза, зато позы абсолютно обнаженных в финале танца девушек были достойны изображения в камне на стенах знаменитого храма Кхаджурахо — того самого, где древние резчики изобразили едва ли не все позиции «Кама Сутры». Дитмар любил подобные шоу, они его и сегодня возбуждали, но он безумно жалел, что не может пуститься во все тяжкие, как в молодости. Конечно, это было совсем не то заведение, где девчонки садятся на стол, хохочут и облепляют тебя со всех сторон. А Дитмар больше всего любил именно такие, и даже не на знаменитой, закрытой для женщин и детей Хербертштрассе неподалеку от Гамбургского порта, а в Розовом квартале Амстердама — ни для кого не закрытом. У голландцев и с фантазией было посвежее, и с извращенной распущенностью — помасштабнее, побогаче. Чего стоили одни только гигантские, очень натурально выполненные фаллосы, бродящие среди толпы, показательные разноцветно-разнополые группешники под открытым небом, зазывные красные фонари в виде распахнутых навстречу посетителю женских гениталий. Ну а уж что творилось внутри этих заведений — никакому описанию не поддается!

И Дитмар, чья молодость прошла в Советском Союзе (об этом знали лишь единицы!), обделенный эротикой в самые активные годы, потом, вырвавшись на просторы свободного мира, с неизменным восторгом окунался в упоительный океан сексуальных развлечений и пьянел от запредельного разгула. С годами почти ничего не изменилась для него в этом вопросе, кроме… Ноблес оближ, как говорят французы. Положение обязывает. Чем старше становился Дитмар, тем все чаще боялся признаться кому-либо в этой своей страсти.

Нет, разумеется, с его-то деньгами он мог купить любую из тех турчанок и филиппинок, что изображали сейчас древних индусок времен Ватсьяяны, автора «Кама Сутры», а мог и всех чохом, он был способен заставить их делать что угодно. Но… Было «но». Линдеманн — это слишком громкое имя в известных кругах, и все, что происходило с ним, очень скоро и со всей неизбежностью становилось известно жене, дочери, референтам и этим проклятым журналистам, а значит, в итоге президенту международного банка, канцлеру, в конце концов. Вне всяких сомнений! Это и есть оборотная сторона больших денег и большой власти. Невозможно спрятаться от мира. А обставлять дешевенькую интрижку, пошлый адюльтер, как спецоперацию по всем правилам шпионской науки — ну, это же просто бред! Какое уж там удовольствие! После такого надо будет сразу ложиться в клинику!..

Поток этих странных мыслей был прерван появлением девушки, которую Дитмар чуть было не попросил раздеться, видно крепко одурманило его дивное виски, восточная музыка и эти бесстыжие филиппинки.

Однако официантка протянула ему небольшой поднос с листком бумаги, и когда Линдеманн понял, что перед ним вовсе не счет, а запечатанный конверт, вся эйфория улетучилась вмиг: слишком ответственный момент. И пока Дитмар разворачивал послание, Бенжамен аж шею вытянул от нетерпения, как мальчишка, подглядывающий в чужую тетрадку.

И что это их обоих тянуло сегодня на воспоминания детства и юности?

Дитмар перехватил нетерпеливый взгляд своего компаньона и уж совершенно не к месту вспомнил, что самое сильное возбуждение в своей жизни испытал ещё в Москве, лет в тринадцать, когда друг и сосед по двору Николай, на год его старше, показал особое место на покатой крыше, откуда можно было смотреть в не задернутые занавесками окна женского общежития, а там частенько по вечерам девушки занимались любовью друг с другом и не гасили свет. И старший товарищ Колька вот так же смешно тянул шею и тяжело дышал.

Но сейчас Бенжамен мог бы и не стараться. На розовом листке бумаге было выведено несколько строк изящной арабской вязью. А такие буквы Харрис не то что в полутьме и вверх ногами, а и в своем кабинете под яркой лампой и со словарем вряд ли разобрал бы без посторонней помощи.

— Они сделали это, — сладострастно выдохнул Дитмар, комментируя сообщение с Востока. — Теперь вы можете смело переводить туда деньги. Детали обсудим позже.

И тогда Харрис поднялся и, наклонившись через стол, пожал партнеру руку.

Настоящее имя Дитмара Линдеманна было совсем не немецким. В детстве его звали Димой, бабушка с дедушкой — Митей, в общем, по первому паспорту — Дмитрий Олегович Линевич. Даже не еврей, как думали многие — белорус. Родился в Москве и до двадцати трех лет в ней и прожил в славные годы хрущевской оттепели, плавно перешедшие в застой. Человеку с незаурядными способностями скучно было и грустно в Советском Союзе на рубеже шестидесятых и семидесятых. Тем более что Дима имел способности к бизнесу. Уже в младших классах школы приторговывал жвачкой, французскими комиксами, шариковыми ручками. Отец его был видным профессором медицины и часто ездил за границу. Позднее предметом торговли сделались диски популярных рок-групп, изданные «там», первые настоящие джинсы, американские сигареты. Учился Дима в английской спецшколе номер двадцать, что во Вспольном переулке, а там у каждого второго папа или мама занимали достаточно высокое положение в обществе. Было с кем контачить по обмену опытом и товаром. Но годам к пятнадцати мелочевка, которой занимались одноклассники, сделалась ему окончательно неинтересной, и юный Линевич нашел выход на вполне серьезных фарцовщиков. К десятому, выпускному классу школы через его руки уже проходил товар на суммы в тысячи рублей (или долларов — по тем временам это было практически одно и то же) — ежемесячно! Это было по-взрослому. Очень по-взрослому. Однако пора было подумать об официальном начале взрослой жизни.