Точка сингулярности [= Миссия причастных]

А сам разговор, как и следовало ожидать, вышел достаточно бестолковым. Пока полковник Соловьев раскачивался, Тимофей с Маринкой успели многие подробности той летней истории подзабыть. Злость и досаду растратили, машину починили, возврата денег всерьез ждали только от Вербицкого, о чем полковнику говорить, конечно, не следовало. Ну, и что они могли сегодня хорошего сделать за компанию с представителем власти? Проанализировали причины аварии. Уточнили свои права и обязанности. Провентилировали официальные пути давления на оставшихся в живых владельцев той «Волги». Де юре и де факто теперь за все отвечала фирма, и чисто теоретически как раз с фирмы получить деньги по суду было вполне реально. Ибо суд, как правило, отдает предпочтение физическим лицам. В общем, Павел Игнатьевич позвонил при них в несколько мест — и своим знакомым, и просто дежурным офицерам — в управлении ГАИ, в отделении, в РУВД, даже на Петровку, кажется, обращался. И несколько раз полковник Соловьев повторил, что сам он не по этой части. Экономического характера в совершенном преступлении, на его взгляд, не просматривалась, а Редькины благоразумно решили не переубеждать в этом опытного специалиста. На том и закончили. Только Юлька ещё спросила вдруг:

— Па, а можно выяснить, кто на самом деле сидел за рулем «фолика»?

— Какого фолика? — не понял Павел Игнатьевич.

— Ну, там же ещё «фольксваген» долбанули, я хорошо помню. А парень этот забежал в отделение, расписался в отсутствии претензий и был таков. Странно, правда?

— Да ничего странного! Когда ущерб небольшой, многие так делают, тем более, если человек, скажем, на инофирме работает. Была ему охота с нашей волокитой связываться! Однако выяснить личность интересно. Ты молодец, Юлик!

«Юлик-то, конечно, молодец, — подумал Редькин. — А вот „фолик“ нам на фиг не нужен».

Ничего интересного в личности того водителя он не видел. Вообще, все было скучно до оскомины и неутешительно. Кроме одного, пожалуй. Соловьев обещал со своей стороны навести справки о фирме покойного Игоря — той самой, что гоняла из Польши реэкспортные «Жигули».

Вербицкий ночью это известие воспринял с чувством глубокого удовлетворения и даже готов был разразиться «бурными и продолжительными».

— Это именно то, что нам нужно! — объявил он с неумеренной радостью. — Одно маленькое дополнительное звенышко — и все в ажуре! Ждите ответа. Благодаря твоему полковнику закончим все в три дня, вот клянусь тебе. Его нам просто Бог послал! Понимаешь?

Редькин понимал. Намного лучше Вербицкого понимал он это. Ведь он уже давно общался с Богом напрямую, без посредников.

По этому поводу стоило выпить. Французский коньяк — хорошо. Но мало. И дома он тихо добавил простым молдавским трехзвездочным. Тихо, но много, на бульвар-то как раз Маринка пошла, а ему велела звонить по всем делам, изрядно их что-то набежало. Ну а потом, жена и чаю толком не попила, почти сразу рухнула спать. А Тимофей до четырех сидел за компьютером, в игрушки играл и бесплатную порнуху листал в Интернете. Под это дело всю бутылочку свою и досадил, а там граммов четыреста оставалось.

«Не спится от заката до рассвета…»

В общем, наутро вставать было крайне тяжело. Он и не вставал.

— Все, — сказал сквозь сон часов в девять, когда вокруг суета какая-то началась, — вчера наработался. Сегодня сплю до полудня.

Маринка над ним сжалилась. А на улице опять развезло все, репетиция зимы получилась очень короткой. Нападавший с вечера обильный снег бежал теперь по всем мостовым и тротуарам бурными апрельскими потоками — градусов шесть или семь шарахнуло сразу в плюс. Это тяжело, не только для сердечницы Веры Афанасьевны, это даже для сорокалетнего Редькина — особенно с похмелья — невыносимо. Вместо головы — этакий здоровенный жбан с тормозной жидкостью. Пошевелить страшно — не дай Бог расплещешь — и тогда все, по тормозам… Бред.

До обеда Редькин страдал, в обед решил мужественно воздержаться от пива. Крепкие напитки тоже запретил себе, да и не было ничего открытого, кроме водки, а питье водки втихаря считал он делом презренным.

Весь день ничего не происходило. Астрал сжалился над больным Редькиным — теперь он вот так коротко называл своего безумного бога. Наконец, около восьми пополудни прозвонился-таки один из жрецов безумного бога — Майкл Вербицкий. Его сообщения напоминали теперь сводки о боевых действиях. Кого-то там замочили. Кого-то посадили. На кого-то наехали. Заместитель Мусика скрывается. Представители тибетской секты приезжают в Москву завтра утром. И зачем это все знать несчастному Редькину? Абсолютно непонятно. Но Майкл звонил ещё несколько раз, настоятельно уговаривая все запомнить.

Редькин запоминал плохо. До самого вечера он мужественно боролся со своей алкогольной зависимостью, но на бульваре по случаю резкого потепления народ устроил проводы русской зимы, причем Ланка Маленькая до того расхулиганилась, что даже блинов напекла. Ну, скажите, где ещё в самом конце ноября празднуют масленицу? Только на Собачьем Бульваре! Рыжикова принесла огурцов и грибов, Гоша — отличной копченой рыбы, Олег — помидоров. Водка текла рекой, кто-то уже и за пивом сбегал (понятно кто — Ваня Бухтияров), в общем гудеж пошел капитальный. И главное было — вовремя остановиться. Редькин бы, конечно, не сумел, тем более, что ему хотелось нажраться. В эйфорическом состоянии он слишком сильно возбуждался, глядя на Юльку, а это было не просто неуместно, но и опасно. Расшалившаяся после водки с пивом девушка могла себе позволить что-нибудь экстравагантное. В общем, Редькин спешил набрать дозу, и спас его от этого не кто-нибудь, а ненавистный Пахомыч.

— Ты мне нужен сегодня, — сказал Мурашенко неожиданно серьезным голосом, отозвав Редькина в сторону.

— В каком смысле? — опешил Тимофей.

— Давай зайдем ко мне домой, и я тебе все объясню.

— Без Маринки? — почему-то догадался он.

— Да. И без собаки. Сугубо мужской разговор.

А разговор-то получился не просто мужской. Пили они только боржоми, и Тимофей стремительно трезвел, мобилизуя все силы на последнюю отчаянную попытку понять происходящее.