Точка сингулярности [= Миссия причастных]

Лайма заскулила первой, Патрик активно поддержал её. Пришлось отвлечься, вытереть животным лапы, отстегнуть их, насыпать корма и налить воды. Пауза вышла вполне достаточной, чтобы слегка остынуть и дальше делать уже все по порядку, то есть скинуть намокшую верхнюю одежду, пройти в комнату, заварить кофе, сделать по глоточку, наконец, переместиться на диван, ну и так далее… Однако Юльке по молодости лет представлялось, похоже, до оскомины скучным столь последовательное поведение. А может, в ней действительно горело такое пламя, что уже никакие паузы не помогали. Ведь отчаянная девчонка даже куртку не сняла, даже не села, только увлекла Тимофея в гостиную, таща его за руку, и там посреди комнаты, стоя, они опять слились в долгом поцелуе и не размыкая губ, начали медленно раздеваться. Точнее, раздевать друг друга. В этом процессе Юлька тоже не хотела признавать никакой нормальной последовательности. Пуловер, рубашка, майка, в общем, все что выше пояса, интересовало её не слишком — девушка сразу расстегнула брючный ремень и молнию на джинсах Тимофея. А тот, следуя многолетнему опыту, начал нежно, неторопливо и с удовольствием мять её груди. Однако Юлька требовательно потянула его ладонь вниз, и пришлось действовать симметрично. Уже через минуту они оба тяжело дышали, а Юлька даже постанывала, изнемогая, и Тимофей решил, что пора принимать горизонтальное положение. Легонечко, ненавязчиво, ласково он подтолкнул девушку к дивану. А она прервала бесконечный поцелуй и прошептала:

— Не надо.

Не надо, так не надо. Ему и без того хорошо. Удивительно хорошо. Как никогда раньше. Ощущение было просто сказочным. Мелькнула даже дурацкая мысль: «Если не будет полового акта, так это получается и не измена, просто легкий флирт, оно и к лучшему». И ещё одна мысль вдогонку: «А может, Юлька — девственница, все её россказни о многочисленных парнях — сплошные фантазии, вот и не решается в первый раз, предпочитает действительно безопасный секс…»

Потом стало не до размышлений. Юлька уже не стонала, она кричала, обжимая, обхватывая пальцы Тимофея мягкими горячими тисками, а её влажные теплые ладошки были нежнее и изобретательнее любых губ. Наконец, Тимофей не выдержал, зарычал, задергался и замер. Они расслабленно повисли друг на друге, с трудом сохраняя сомнительное равновесие этой безумной позы, и только каким-то чудом не упали на ковер.

Тимофей первым открыл глаза и увидал собак, которые, разыгравшись в комнате, занимались примерно тем же самым. Причем Лайма, это была её излюбленная манера, наскакивала своими гениталиями не на подхвостье Патрика, а на его рыжую мордочку. Патрик не возражал, ему похоже, нравилось.

— А я и не знал, что собаки умеют заниматься оральным сексом.

— Еще как! — со знанием дела заявила Юлька, как более опытная собачница, и улыбнулась, словно в предвкушении.

Во всяком случае, так показалось Тимофею, и он спросил, откровенно распаляясь:

— А ты?

— Я тоже очень уважаю это дело, Тим. Но только давай в другой раз. А сейчас беги, ведь твоя Маринка черт-те что подумает.

«Ни фига себе!»

Тимофей чуть не воскликнул вслух. Такой рассудительности от двадцатилетней пигалицы он никак не ожидал. Молодец! Просто чудо, а не девочка. Он посмотрел на неё с нескрываемым восторгом. Ну какая, скажите фотомодель может выглядеть так потрясающе эффектно, эстетично, эротично, и вовсе не смешно, стоя посреди комнаты растрепанной, мокроволосой, в свитере, со спущенными до колен колготками и трусами?!

— А знаешь, как это все называется? — спросила она напоследок.

— Как?

— Петтинг по-оклахомски. Мне в Америке ребята рассказывали.

— Да? А что именно тут по-оклахомски?

— Ну, они там все очень горячие и очень деловые. Заводятся быстро, а ложиться в постель и раздеваться им некогда. Вот и занимаются любовью в любом месте и в любое время.

— Хм, — усомнился Тимофей, ни разу в жизни не бывавший в Америке, — мне кажется, это кто-нибудь из наших придумал.

— Ладно, — не стала спорить Юлька, — а сейчас — беги!

Она, продолжала стоять неподвижно все в той же позе, прекрасно понимая, что он любуется ею.

Тимофей застегнулся, встряхнулся, потоптался неловко («Я тут немного насвинячил…» «Ерунда, Патрик уберет…»), но прежде чем уйти, не удержался все-таки, обнял Юльку, припал к губам и нежно, ни на что больше не претендуя, погладил мягкий пушистый треугольничек, трогательно выглядывающий из под свитера.

— Тим, я не хочу, чтоб у тебя были неприятности, — щекотно шепнула она ему прямо в ухо.

В подъезде Редькин посмотрел на часы и изумился. Всего двенадцать минут прошло с тех пор, как они зашли сюда. Но целую вечность вместили в себя эти двенадцать минут.

А на улице шел все тот же дождь. И он добрых полчаса ещё ходил по пустым переулкам, повергая в изумление окончательно пропитавшуюся холодной водой собаку, не понимающую, зачем надо снова гулять, и почему её в таком случае не отпускают с поводка. Маринка всегда ругалась, если он приходил рано. Дескать, мало ли что погода плохая — не сачкуй, Редькин, Лайме надо выгуляться. У нас большая собака.

На этот раз слова были другими. Когда в достаточной мере промокнув, проветрившись и успокоившись, Редькин ввалился в квартиру, Маринка спросила:

— Что так долго?

— Час, как обычно.

— Промок же весь.

— А, ерунда.

— Кто там был?

— Практически никого. Юлька только. И та ушла почти сразу.

— Ладно, — сказала Маринка, — пошли чай пить.

«А ещё говорят, женщины всегда все чувствуют!» — невольно подумал Тимофей.

Но когда легли в постель и уже погасили свет, он понял, что сильно недооценил женское чутье своей супруги. Та вдруг прижалась порывисто всем телом и зашептала:

— Ты совсем не хочешь меня?

— Почему? — спросил он глупо.

— Потому что я тебе надоела.

— Что за чушь?! Никогда ты мне не надоедала. Это я тебе надоел.

— А вот и неправда.

Маринка прижалась ещё теснее и скользнула быстрой ладошкой от коленки Тимофея вверх к паху…

Было совсем темно. Он представлял себе чумовую девицу с бульвара, ловил губами Маринкин рот и чувствовал, что хочет, действительно хочет, безумно хочет — всего и много, как двадцать лет назад.