На пажитях небесных

«Люди расселились уже до орбиты Юпитера, – говорил Минский, – но продолжают упорно, с неимоверным трудом создавать вокруг себя зеленую биосферу. И в космосе, и на Земле мы, борясь с голодом, пытаемся действовать все тем же архаичным способом: взрыхлить почву, посеять зерно и собрать урожай. Мы никак не можем освободиться от пашни, от навоза и потому похожи на мореплавателей эпохи Магеллана, которые, отправляясь в путь по воде, с собой брали тоже воду. Но подумайте: ведь достаточно разъединить молекулы воды и молекулы соли, чтобы морская вода стала пресной. Точно так же достаточно определенной рекомбинации молекул, чтобы превратить любое неорганическое вещество в белки, жиры и углеводы. Некоторые простейшие организмы, грибки – дрожжи кандиды, например, – способны превращать нефтепродукты в высокомолекулярные соединения. То есть, аутотрофный синтез в природе есть и процветает. Так почему бы нам не смоделировать его?»

В заключение Минский показал мне пробирку с мутным желтоватым киселем. Это была белковая плазма, синтезированная из углистых хондритов, которыми так богата Амброзия. «Когда-нибудь мы сможем перерабатывать астероиды, камни, космическую пыль в пищу, в этакую манну небесную», – сказал при этом Минский. Я воспринял его слова как шутку и ответил, что до сих пор превращать камни в хлебы удавалось только Иисусу Христу. «Люди становятся богами», – усмехнулся Минский.

Помню легкое чувство ошеломления, с которым я поздно вечером обдумывал у себя в гостинице идеи Минского. Я – человек, далекий от абстракций науки, вижу все практически, и тут как бы несколько сбился. Я старался настроиться на глубокомысленный лад, но вместо этого в голову лезла какая-то дилетантская чушь, какие-то космические облака манной крупы, планетарные туманности из капель сиропа и сатурновы кольца из сублимированных бифштексов. Мир как-то незаметно превращался в грандиозную объедаловку, где каждый мог нырнуть в изобилие, не сходя с места. Конечно, размышлял я, если нам по силам искусственно создавать белок и все остальное, то зачем мучиться, зачем налаживать этот неимоверно сложный и капризный механизм живой природы? Зачем пахать землю, зачем строить в космосе эти громадные польдеры, сеять в них зерно, растить пшеницу и печь хлеб, если можно легко получать тот же продукт, работая на молекулярном уровне? Знание о том, как из всего сделать хлеб, – есть уже сам хлеб; остальное несущественно.

Разумеется, это были размышления и представления профана, и я неоднократно себе об этом напоминал. Но в тот далекий уже вечер я был захвачен идеями Минского, безгранично верил в них и в конце концов решил, что письмо, из-за которого я прилетел на Амброзию, просто глупая шутка.

Я уже собирался лечь спать, как вдруг дверь отворилась и ко мне в комнату быстро вошла тоненькая хорошенькая девушка в красном комбинезоне. Она остановилась у двери, сложив руки за спиной, и сумрачно посмотрела на меня темными глазами – так смотрят дети, когда хотят отчитать загулявших родителей. Это и была Регина Савицкая, двадцатидвухлетний психолог биостанции, отчаянно влюбленная в ее руководителя. Раньше Регина была известна как самая красивая девушка – «мисс Амброзия»; теперь же все говорили об ее отношениях с Минским. Регина давно добивалась его внимания, но Минский ее не замечал; девушка предпринимала героические усилия, чтобы пробудить к себе интерес, и наконец добилась своего – Минский в нее влюбился. Так что чувство Регины к Минскому вовсе не было безответным. Драма состояла не в отсутствии любви, а, так сказать, в ее качестве. Будучи на десять лет старше Регины, Минский полюбил ее как-то уж очень красиво, по-книжному – мило, изящно, легко, отчасти трогательно и не теряя достоинства. Думаю, за одно это Регине много раз хотелось надавать ему пощечин. Не знаю, в чем тут дело, но я убежден, что довольно многие женщины не могут быть счастливы в любви, если не дать им хорошенько помучиться. Такие особы всегда хотят того, чего нет; но когда это наконец появляется, им сразу становится скучно. Пожалуй, сей факт лишний раз доказывает, что человек сложнее, глубже, запутаннее любой самой заветной своей фантазии, самой выношенной мечты. Ибо заветные фантазии и мечты рождаются из неутоленных желаний и дум о них, то есть, так или иначе выдумываются; но ведь всей жизни обдумать нельзя, весь мир в мысль не втиснуть. Поэтому чем яснее, понятнее нам то, чего мы хотим, чем явственнее и определеннее образ того, что мы ищем, тем, как правило, дальше отстоит это от наших подлинных, глубинных интересов.

Регина получила именно то, что желала, и потому была несчастна. Она, несомненно, очень боялась теперь разлюбить Минского и потому бессознательно искала в нем что-нибудь неожиданное, хотела увидеть его каким-то иным, пусть даже пугающим, но ей неизвестным. Именно так истолковал я подспудную психологию нашего ночного разговора, во время которого Регина пыталась доказать, что Минский и есть погубитель цивилизации, что он как раз тот добрый каменщик, который благими намерениями мостит дорогу в ад.

– Поймите же наконец, – говорила она, – настоящий, живой хлеб, выращенный здесь, на Амброзии, – это наша победа над космосом, причем победа не столько технологическая, сколько нравственная. Конечно, мы затрачиваем при этом массу труда, но ведь и в награду получаем не просто пищу. Наш труд создает здесь ценности, за существование которых мы можем себя уважать. Хлеб, выращенный в пустоте, дает нам почувствовать, что мы, вопреки этой пустоте, все еще люди!.. А Стеф хочет избавить людей от труда, он ищет формулу, по которой синтезаторы будут автоматически и в любых количествах гнать нам хлеб из чего угодно. И кое-что ему уже удается!.. Что ж, хорошо, пусть даже искусственный хлеб по составу будет питательнее земного. Но подумайте, сможет ли он стать для нас духовной ценностью? Многие ли из нас смогут уважать эту мерзкую клейкую жижу, океаны которой можно будет запросто получать нажатием кнопки? Запомните, комиссар: искусственная пища, которую пытается делать Стеф, – это, в сущности, та же чечевичная похлебка, за которую нам придется заплатить очень дорого – правом первородства! Космос перекроит нас, превратит в нравственных мутантов, в скопище сытых идиотов, счастливых своей сытостью!

Мне было не совсем понятно, чего, собственно, требует Регина. Запрещения опытов Минского? Но власть зонального комиссара ООН не простирается так далеко, чтобы отменить или хотя бы приостановить международную научную программу. Да и надо ли вообще поднимать шум? Теоретически «опасность изобилия» еще можно представить, но увязать ее практически с нашими сегодняшними заботами нет никакой возможности. В наши дни, когда еще не изжита опасность голода, проблемы, связанные с сытостью, представляются далеко не самыми актуальными. Об этом я и сказал Регине.

Она посмотрела на меня с мрачным сожалением – так, будто я легкомысленно положил за пазуху ядовитую змею.

– Вы не понимаете, – вздохнула она и в волнении прошлась по комнате. Затем повела разговор издалека. Для начала она сообщила мне классический, по ее словам, пример из прикладной психологии. В середине прошлого века одна крупная американская пищевая компания с гордостью выпустила в свет порошок кексовой смеси, экономящий труд хозяйки и требующий только добавления воды. Компания была удивлена, когда женщины отдали предпочтение не этому продукту, а менее совершенным смесям, которые требовали дополнительных затрат труда – добавления, кроме воды, еще и яйца. Психологи, приглашенные для консультации, пояснили: включая в состав смеси яйцо в виде порошка, компания слишком облегчила задачу домохозяйкам, лишив их ощущения творческого участия в процессе выпечки кекса. Порошкообразное яйцо было срочно извлечено из смеси, и женщины с радостью вернулись к процедуре добавления яйца собственными руками.

Радость труда, чувство творческого участия – вот что необходимо человеку, говорила Регина. Когда же этого нет, конечный результат не приносит удовлетворения. Так, автоматизация существенно упрощает управление техникой. Но психологи всегда советовали даже при полной автоматизации сохранять на контрольной панели все эти ручки, кнопки, клавиши, рычаги, дабы человек, сидящий перед пультом, не лишался чувства власти над сложным техническим устройством и верил в необходимость управлять им. Пожалуй, говорила Регина, я не раскрою перед вами большого секрета, если скажу, что на многих ракетах, совершающих заурядные рейсы между Землей и Марсом и внутри Пояса, роскошные, полные шкал, циферблатов и разноцветных лампочек пульты управления – всего лишь бутафория, поскольку полет почти полностью идет в автоматическом режиме. При этом правильные команды, подаваемые с пульта, лишь сопутствуют решениям компьютера, а неправильные просто не выполняются. Человек на таких кораблях нужен лишь как юридическое лицо, отвечающее за груз. Но мы не можем допустить, чтобы он превращался в куклу, в часть груза. И мы даем ему иллюзию управления, своего рода игру, в которой он участвует всерьез.