Плач серого неба (СИ)

Первым делом Карл направился к стене, из которой — высунувшись из горбатой фанерной обшивки — торчал здоровенный железный рычаг. Карлик налег на него всем телом и с трудом наклонил к полу.

— Все, греется. Ждем, — он задвигался из угла в угол. Каждая конечность цвергольда, казалось, жила своей жизнью — руки что-то подкручивали и перещелкивали, ноги не просто ходили, но прицельно пинали какие-то предметы и рукоятки прямо на полу. Голова — моя — быстро начала кружиться. Я с трудом отвел взгляд и осмотрел помещение.

Да, в комнате были и кресло, и кровать. И было там еще много всего — настолько много, что я моментально почувствовал себя лишним и совершенно, абсолютно чужим. Комната алхимика представляла собой маленький, но самостоятельный мир, никак не связанный с Архипелагом. Начиная от двери, которая с внутренней стороны показалась мне не той, что впустила нас мгновение назад. Изнутри она была обшита прочным листовым железом, на котором повсюду, в разных направлениях, были густо нацарапаны разные формулы и памятки. Сложные алхимические значки перемежались с чисто бытовыми записками типа «третьего числа седьмого месяца хозяину — восемь бутылей» или серьезными заявлениями вроде «Зейл — дурак». В то же время, дверь была самым обыденным предметом в аккуратно упорядоченном хаосе. Остальные предметы творили с моим разумом что-то странное. Они не поражали его, нет. Сами по себе вещи были вполне обыденными, но в каждой было нечто неуловимо чуждое. К примеру, книги. Их было на удивление много и все они, как полагалось, стояли на своих полках на видном месте. Правда, полки эти вовсе не находились в шкафу. Они, не заботясь о традициях, свободно висели, прибитые гвоздями, непосредственно на стене. Не рядами, как принято было в богатых домах, а немыслимыми фигурами. Деревянные планки изгибались сами и книжные ряды на них послушно изгибались в такт. Кровать, которую карлик как раз обнаружил, пока я, раскрыв от удивления рот, любовался дверью и книгами, была настоящей кроватью — со спинкой и ножками. А мгновение назад она была частью стены, и привычные аксессуары были компактно сложены. Деловито сновавший по комнате Карл в очередной раз пересек обманчиво тесное помещение. Мой взгляд, который никак не отрывался от его деловитых пассов, уперся в металлический сундук с очередным замком. Этот не был навесным, но, подобно дверному, располагался прямо в крышке. Та, в свою очередь, тоже старалась поразить меня оригинальностью — вместо того, чтобы, как подобает уважающим себя крышкам, откинуться назад, она плавно отъехала в сторону. Тронутый пошарил внутри и добыл маленький продолговатый футляр. После того, что мне открылось, я был готов ко всему. Но алхимик извлек из коробки самые обычные очки с толстыми стеклами. Я посмотрел на них внимательнее и, к вящему удовольствию, не обнаружил никаких отклонений. Это действительно были просто очки, и они немедленно заняли подобающее место на мясистом носу.

Передышка оказалась краткой. Я отвел глаза и увидел Аппарат.

Подобрать точное определение тому, что громоздилось в темном углу у дальней стены, не получалось. Я робко шагнул вперед и вгляделся в великое нечто. Лабиринт стеклянных трубок разной толщины тут и там прорастал спиртовками с обгоревшими фитилями, колбами и пробирками. Некоторые из них надежно оплетала проволочная сетка. Вот и все, что я мог описать привычными словами. Остальное, боюсь, мне не определить никогда. А в тот момент я просто потерял дар речи.

— …куда-нибудь, что ли, — голос карлика вырвал меня из ступора. Хозяин комнаты, не обращая на меня внимания, увлеченно листал газету.

— Что? — я испуганно воззрился на одушевленного, который, предположительно, мог мне помочь.

— Присаживайся, говорю, детектив. Куда-нибудь. Кресло видишь?

Да, теперь увидел. Кресло оказалось, слава Порядку, самым обычным. Ну, спинка, подлокотники…

— Специально для гостей его держу.

— И много их тут бывает?

— Бывает, — уклончиво пробормотал Карл, судя по всему, глубже и глубже погружаясь в чтение. Брови его оживленно двигались.

Я аккуратно снял плащ, — на пол посыпались комочки подсохшей грязи, — уселся в кресло и уставился на Аппарат. Спрашивать, что это, не хотелось. Карлик мог ответить, а я не был уверен, что готов к подобному рассказу. Поэтому просто сидел, уставившись в мешанину произведений стеклодувного искусства, и старался думать о чем-нибудь важном… но мысли словно растекались по трубкам Аппарата и добросовестно путались вместе с ними. Слипались глаза.

Низкому потолку приходилось нелегко. Крыша здания немилосердно текла, и штукатурка пестрела затейливыми, но уродливыми желтыми кляксами, как матрас парализованного старика. Иногда дождю прискучивала настенная роспись, и он нагло лез внутрь — у самого окна, где побелка вздувалась пузырем, с потолка деловито падали мутные капли. Не долетая до пола, они вливались в толпу предшественниц и поднимали легкое волнение в объемистом жестяном ведре.

Все, что оставалось в моей крови от выпитого в «Жабьей пасти» кофе, бесследно испарилось, и алкоголь решил взять свое. Вялое воспоминание о цели моего прихода выбило из головы ритмичным звоном капель о воду. Веки смежились, и я принялся самым бесстыдным образом погружаться в пучину сна.

Разбудил меня громкий хохот карлика:

— …Орден!

Несколько мгновений я потратил на бесцельное, моргающее оглядывание по сторонам. Пока мой разум уныло плескался в глубинах забытья, ничего не изменилось. Кроме Карла. Тронутый яростно тыкал пальцем в газетную страницу, ехидно вопя «Орден! Всем по ордену!» Вот он, словно приглашая разделить злобное веселье, воззрился на меня и наткнулся на полное непонимание происходящего. Объяснения не заставили себя ждать.

— Нет, ищейка, ты послушай такое: «…ученые Эскападского Технологического Института утверждают, что постигли природу звука. Их гипотеза гласит, что любое слово одушевленного, любые звуки, издаваемые животными и одновременно любые звуки, слышимые в неживой природе, имеют одинаковое происхождение и представляют собой колебания воздуха, порождаемые движениями особых органов живых существ. Фактически, это утверждение опровергает прежнюю гипотезу, гласившую, что речь одушевленных генерируется в голове и, подобно другим материальным субстанциям (например, слюне), выделяется через слизистую оболочку горла. Новая гипотеза отрицает материальность слова и называет звуки не самостоятельным объектом, а сложным явлением, порождаемым сочетанием мысли и движения.

Если теория будет доказана, это откроет необычайный простор для развития как магии Воздуха, так и новейших отраслей технических наук. Сейчас на кафедрах органической и механической технологий идут оживленные дебаты сторонников старой и новой теорий, по результатам которых…» Мусор!

— Что? — зачитываемый отрывок я воспринял довольно неважно.

— Мусор, говорю, все эти их дебаты. Ладно, спорят они об очевидном. Понятно, у них работа такая. Но какого, спрашивается, хрена, устраивать шумиху? Теория, едри ее, доказывается на «раз-два-три»! — он пошарил вокруг себя, вытащил из груды хлама на кровати тонкий металлический прут и со свистом им взмахнул. — Слышишь?

— Слышу что?

Карлик махнул прутом еще раз. И еще. Железка исправно свистела.

— Доказательство теории! По которой они там дебаты устраивают! Чего, белёна мать, им непонятно? Трясешь воздух — рождается звук. Да наш брат открыл эту теорию в тот самый день, когда первый камень пролетел мимо его головы! Ха, им не в газеты надо было статейки строчить. Им хвосты надо было поджать от стыда, что раньше не догадались. Интересно, что в следующий раз откроют? Что море — мокрое и соленое?

Всегда неловко, когда кого-то подхватывает такой ураган чувств. Особенно, если не можешь поддержать разговор. И пусть суть проблемы была в общих чертах понятна, на сей раз я не собирался ввязываться в спор с полоумным Тронутым. Во-первых, это было ни к чему, а во-вторых он определенно знал, о чем говорил. Поэтому я честно смотрел в глаза карлику, а тот, распаляясь от внимания, на чем свет стоит, костерил автора заметки, ее персонажей и науку Материка в целом. Мелодичный звон, чуждый словесному хаосу цвергольда, оборвал драму в самом разгаре.