Перевертыш

Внутри штаб был разгорожен непонятными ширмами и кусками фанеры на полтора десятка закутков разной формы и размера, но все они пустовали. Рабочий день у офицеров закончился, и они разошлись по территории части: кто на ужин в ту же самую столовую, где только-только кормили бойцов, кто — в первую роту, где был оборудован специальный офицерский отсек-общежитие. Только возле большого стола, заставленного телефонными аппаратами и еще какими-то средствами связи, сидел капитан Пешков и дежурный радист-связист, имени которого Пан не знал, но, судя по неуверенному виду и немного одеревеневшей позе, такой же новичок, как и сам снайпер.

— Вечерний привет, Пал Василич! — подходя к столу, козырнул Успенский.

— И тебе привет, Олег, — ответил капитан, солидный мужчина, в возрасте ближе уже к пятидесяти, чем к сорока годам. — Новенький с тобой?

— Так точно, — старший сержант продемонстрировал, что по-уставному разговаривать умеет не хуже других. — Новый снайпер для нашей роты.

— И как он? — поинтересовался Пешков, по-прежнему игнорируя присутствие Пана.

— Пока Волчок натаскивает, замечаний особых нет, — то ли похвалил, то ли придержал свое мнение Успенский. — До дела дойдет, там посмотрим.

— Верно, бой все по своим местам расставит, — согласился капитан. — А сюда-то, зачем пришли? Пакость какую придумали?

— Никак нет, — улыбнулся Успенский. — Хотел, вот, новичка в город сводить. Он тут уже вторую неделю заканчивает, а дальше развалин не ходил. Не порядок…

— А я, значит, что б вас прикрыл, если замполит с претензиями выскочит? — засмеялся капитан, раскусив еще не высказанную просьбу сержанта.

— Да нас прикрывать-то особенно и не надо, — спокойно ответил Успенский. — Просто, чем меньше шума подымется, тем всем же лучше будет… А еще я хотел с собой экскурсовода захватить…

— Пельменя что ли? Запросы у тебя, Успенский, не сержантские, — усмехнулся капитан. — Прямо скажу, размах пошире наполеоновского, прям, комбатский у тебя размах…

— Тут он, небось, ошивается? — не обращая внимания на критику, уточнил Успенский.

— При штабе не ошиваются, а служат, — строго сказал капитан. — А как же я без него, если среди ночи понадобится?

Капитан кивнул почему-то на аппаратуру связи, будто переводчик был ему нужен в случае срочных звонков из вышестоящих штабов или от коменданта города.

— Так точно, товарищ капитан, служат, — не стал спорить Успенский. — Только вот Пельмень-то не служит, а как раз ошивается. Отдай погулять, тебе же на душе спокойнее без него будет…

— Ну, ты, как всегда, логикой убиваешь, — засмеялся капитан. — И то ведь верно, следить за этим недоразумением не надо…

— Значит, беру?..

— Только верни в целости и сохранности, — попросил капитан. — И не пои его сильно, вдруг с утра им замполит поинтересуется, у него тут весь день какие-то идеи странные в голове бродили.

— Спасибо, товарищ капитан, — улыбнулся старший сержант, козырнул и отметился: — Так мы пошли…

— С богом!

Правая рука капитана потянулась было перекрестить бойцов, но усилием воли, заметно дернувшись с полдороги, Пешков козырнул ответно старшему сержанту.

Успенский, кивнув, шагнул мимо стола к дальнему закутку, рефлекторно вычислив, где может пристроиться подремать не приспособленный к солдатской жизни человек. Через пару минут оттуда донеслись легкие постанывания, гундосое: «Ну, зачем?» и сдержанное: «Рядовой! Встать! за мной!», смешанное со сдержанным похрюкиванием от смеха.

Появившееся после этого чудо в камуфляжном комбинезоне, грязных сапогах, взлохмаченное и полусонное и было Пельменем, мявшим в руках пилотку и одновременно почесывающим ухо о плечо.

— Он ужин проспал, — напутствовал капитан Пешков, — покорми его, что ли в городе…

— Учту, — улыбнулся Успенский и рявкнул, командуя: — Рядовой Пельман, на выход — марш!

Выходя из штабной палатки, Пан почему-то вспомнил неожиданное напутствие капитана и даже подумал, не померещился ли ему остановленный на полдороги жест и не послышалось ли поминание бога в устах офицера, который по определению должен быть атеистом и партийным человеком. Но затруднительную ситуацию разъяснил Успенский, едва они отошли от штабной палатки.

— У нас тут, после серьезных боев, и не такое услышать можно, — сказал старший сержант. — И бога поминают, и черта… даже Августа Бебеля и Первый Интернационал не забывают некоторые… и партийные, и беспартийные. Капитан Пешков-то, кстати, беспартийный, потому, в капитанах и простым ротным ходит до сих пор.

Пан призадумался. Он уже не раз слышал про тот бой на окраине города, в котором полегло больше трети бойцов батальона. Но подробности не вспоминал при нем никто из «стариков», прошедших через этот огонь и смерть. «Наверное, тогда было такое, что и вспоминать сейчас тяжело, — решил для себя Пан, — недаром же вон и бога поминают и до Бебеля добрались…»

У КПП, который изображала палатка поменьше штабной, поставленная здесь, что бы не гонять отдыхающую смену в казарму, Успенский переговорил с каким-то высоким, тощим, как жердь, сержантом из ветеранов, о чем-то посмеялся вместе с ним, а потом бодро зашагал через маленькую калиточку из колючки прямиком на трассу, которая вела к центру города, мимо сумрачных, кажущихся ночью зловещими, развалин.

Пан, к виду развалин привыкший, да к тому же обладающий неплохим ночным зрением, не идеальным, ноктоскопическим, но позволяющим ему легко различать разные предметы почти в полной темноте, шел вслед за сержантом по знакомой тропинке спокойно, а вот замыкающий их маленькую колонну Пельмень нервно озирался по сторонам, все время как-то странно дергая шеей, то и дело спотыкался на ровном месте, шумно сопел и шмыгал носом.

Выведя бойцов на трассу, прямую, когда-то ровную и чистую, а сейчас изрытую воронками и разбитую гусеницами танков и вездеходов, старший сержант остановился. Пан успел сместиться чуть левее, что б видеть противоположную сторону. Сделал он это чисто автоматически, но ободрительный взгляд Успенского заметить успел.

— Так бойцы! Мы, как и положено оккупантам и захватчикам, идем грабить и насиловать! Не забывайте об этом, ведите себя, как хозяева в этом городе. Особенно, ты, Пельмень. Пан, не стесняйся стрелять, если что покажется подозрительным, особенно, если не успеваешь у меня спросить.

— Так точно, — кивнул молодой снайпер.

— Я… это… — подал голос Пельмень, так и не научившийся за время службы спрашивать разрешения поговорить у старших по званию. — Не хочу никого грабить… ну, и насиловать…

— Да ты только переводить будешь, если кто-то что-то неправильно поймет, — вздохнув, пояснил Успенский. — И запомни, Валя, без моего разрешения — ни слова местным товарищам, даже если это будет просто «спасибо-пожалуйста», понял?

— Да… — промямлил Пельмен таким тоном, что Пану страстно захотелось отвесить ему сильного пинка, что бы он проснулся и начал отвечать по-человечески, ну, то есть, по-военному.

— Не нервничай, — улыбнулся старший сержант, заметив рефлекторное, но задавленное в зародыше, движение ноги Пана. — Мы же отдыхать идем. Лучше давай так, твоя сторона левая, моя — правая, Пельмень — посередке. И так — до освещенных мест.

— Слушаюсь! — ответил Пан, соображая, что даже сама дорога до города не такая уж безопасная, как хотелось бы верить, и, кажется, зря они потащили с собой в нагрузку Пельменя.

*

Первая неожиданность в этой ночной прогулке выскочила на них сама, когда сумрачные, недобрые развалины уже остались позади, а впереди — метрах в двухстах — маячила слабоосвещенная, но оживленная даже в такое время суток улочка, по которой медленно катили редкие автомобили и прохаживались пестро, разнообразно одетые люди.

Все это Пан успел оценить перед тем, как из-за дома, наперерез им, выбросился, другого слова не подобрать, низенький, кучерявый мужичок в клетчатом пиджаке и темных брюках, смуглый, горбоносый, размахивающий руками, как ветряная мельница. Эти-то пустые руки и спасли его от выстрелов Пана. Успел новичок сообразить, что лучше сейчас послушать, зачем подбежал этот человек, чем потом осматривать труп.