Радио Хоспис

За стеной, в подъезде, надрывался ветер. Узкие лестничные пролеты были отличной ловушкой для заблудившегося сквозняка. Привычно наполненный на треть чайник быстро закипел. Стас взял со стола стакан с бурыми стенками, поморщился и поставил его в раковину. Достал из навесного шкафчика старую железную кружку. Чай в таких всегда казался темнее, чем есть на самом деле. И во время войны, и вот теперь.

Сел на табурет, откинулся спиной к стене. Ветер продолжал искать дорогу в ступенчатом лабиринте лестничного пролета.

У меня ничего больше нет, подумалось ему вдруг. Кроме этой кружки, пьянки по пятницам и нового, еще не потускневшего от постоянного таскания в карманах значка детектива. Ничего. Даже друзей… Постаревшие гардемарины держались этого пятничного единения, старались не пропускать встреч, во время которых казалось, что ничего не изменилось. И вот они снова вместе, и возраст не имеет значения. Но на самом деле у каждого из них давно была своя жизнь. Скальпель ползет вверх по карьерной лестнице. Нет, это нормально, это даже хорошо, учитывая, что дружище всего добивается своими талантами, а не лизоблюдством и подмазыванием. Но там, в той его жизни, в минутах и часах у хирургического стола, там Стасу не было места. Да что там Скальпель… В мастерской Шрама Стас побывал лишь дважды, да и то по необходимости, когда дружище возился с только что купленным «студом». То же самое касалось и Бруно.

И это нормально, люди взрослеют, обрастают скарбом, обязанностями и необходимостями. Просто раньше практически любая составляющая их бытия была общей. Теперь же ее заменил суррогат пятничного алкоголизма и словечки из их прошлой, гардемаринской жизни, которые в жизни обычной они давно уже не употребляли.

И вот в этот день, в общем-то торжественный и символичный, в день, когда он просто обязан был радоваться жизни и собственному существованию, Стасу стало невыносимо грустно. Какая-то нелепая, но непреодолимая пустота окружила его, и было все труднее дышать, не оглядываясь назад.

Стас отпил чай, выбил из пачки сигарету, но не стал прикуривать. Положил ее на стол. И прокатил ладонью до середины и обратно. Табачные крошки посыпались на столешницу. Ветер на мгновение стих, чтобы ударить с новой силой.

– Вот так, – прошептал Стас, – вот так…

В этом году ему исполнилось сорок. Большая часть жизни за плечами. А он так ничего и не накопил.

И вдруг пустота отступила, как головокружение после первой утренней сигареты. Во всем этом есть своя логика, сказал Марк Гейгер, и не важно, что говорил он о другом. О деле, которое, похоже, легче было закрыть, чем довести до конца. Стасу вспомнилось лицо девушки, дочери одного из убитых. Алиса Картрайт. Так ее звали… Во всем есть своя логика.

Резко отодвинув кружку, так что чай плеснул на столешницу, Стас поднялся, вышел в комнату и схватил с кресла пальто. Да, у всего есть своя логика. Но понять, почему Югира, Спайкер и Полынер, у которых тоже были свои жизни, свой скарб, свои обязанности и необходимости, больше этой логики не найдут, Стас не мог. Но он мог жить сам, и в этом был смысл. Дверь оглушительно хлопнула, послав впереди себя эхо утихающих ударов, отраженных стенами подъезда.

В кабинете Моралеса слева от двери стояла огромная монстера. Действительно огромная, разлапистая, опирающаяся на вкопанный в солидных размеров горшок черенок. Она растопырила плоские листья с раскрывшимися пальцами, будто стараясь захватить как можно больше пространства. Она была чертовски неуместной здесь. В этом кабинете вообще все было неуместным. Лопух этот, тощая, словно потерянная вешалка в противоположном углу, обитый зеленым сукном стол, угловатый и слишком маленький, похожий на случайный коралловый атолл в гигантском океане ковровой дорожки. Как будто общее уплотнение прошло мимо этого места, а заполнить его позабыли. Вот и сам Моралес, огромный, но уже заметно полнеющий, с залысинами на круглой голове, – ну ни к чему он тут был. Сидел за своим столом, облокотившись локтями на рассыпанные бумаги, смотрел на Стаса глазами ящерицы, а рядом дымилась в хрустальной пепельнице толстая сигара.

– Ну и зачем тебе это, Бекчетов? – проговорил Моралес, откидываясь в кресле. Подтяжки натянулись на глобусе живота, кресло жалобно заскрипело. – Дело закрыли, убийства прекратились, даже Гейгер согласился с тем, что его командировка здесь закончена. Не сразу, но согласился.

– Знаю. – Стас оглянулся на неуместную монстеру, потом снова посмотрел на шефа. – Я просто чувствую, что это дело не закончено.

– Значит, чувствуешь? – Моралес взглянул из-под сошедшихся к переносице бровей. – И что же? Аргументированно чувствуешь? Или, – шеф поднял руку и пошевелил в воздухе толстыми пальцами, – интуиция шепчет?

– Нет, интуиция молчит, шеф. И особенных аргументов, кроме уже озвученных вам Марком Гейгером, у меня нет. Но ведь мы должны не просто пресекать преступление, Айк, необходимо знать, почему оно совершено, каким образом… Вы сами нас учили, что преступление надо понять, и тогда станет понятен преступник. А в этом деле мы ничего не знаем, кроме нескольких имен убитых и марки винтовки. По сути, мы не закрыли дело, оно само закрылось.

– А ты, выходит, его закроешь? Гейгер не смог, Югира не смог, еще десяток опытных детективов не смогли. А ты сможешь?

– Я не знаю. У меня… практически нет зацепок. Я даже не могу похвастаться, что знаю, где искать. Но, шеф, ребята легли там, пытаясь разобраться с этим делом, а так выходит, что в этом не было смысла. Получается, что три отличных парня из нашего Управления совершенно бессмысленно отдали богу душу, и мы закрываем на это глаза. Я не могу этого принять. Вы же сами меня научили не принимать такого.

Моралес глубоко, с сипом вздохнул и уставился в потолок. Он молчал долго, так долго, что стрелки на больших плоских часах на стене успели с громким щелчком сменить пятиминутие. Потом шеф подался к столу, выдвинул невидимый Стасу ящик, достал оттуда вторую сигару и положил перед Стасом.

– Что у нас есть по делу?

Стас взял сигару, но не стал ее распаковывать, мгновение подумал, крутя ее в пальцах.

– Есть тетрадь с непонятными записями, возможно, шифрованными. Есть некий клуб то ли изобретателей, то ли ученых. Точнее, был… Есть место встречи этого клуба. Есть марка винтовки и кое-какие наработки о том, где ее могли купить. Плюс необычный способ убийства, с высоты. Скорее всего, с дирижабля или аэроплана. Ну и трупы. Пока все.

– Пока… – покачал головой Моралес. – Все это, вот то, что ты сейчас перечислил, ничего не дает. Ноль. Хотя, возможно, по этим линиям имеет смысл покопать… – Он внимательно посмотрел на Стаса, взял из пепельницы сигару, затянулся. Густое облако дыма лениво поплыло, разрушаясь, в сторону украшенного неуместной игривой лепниной потолка. Проследив за дымом, Моралес снова сел и проговорил:

– Ладно, даю три недели. Больше не дам, ты мне нужен в Управлении, у нас тут дел выше крыши. Но пока – пока! – считай, что ты меня убедил.

– Благодарю вас, Айк.

– Группу наберешь себе сам. Возьмешь трех младших детективов, на свое усмотрение. Из не занятых в других группах. Переманивать запрещаю!

– Понимаю.

– Понимает он… Долбаный идио… лизм. Вот из-за таких, как ты, раскрываемость падает, а мне потом холку в столице чешут!

Айк тяжело опустил обе ладони на бумажный завал.

– Все, свободен! Отчитываться будешь каждую неделю. Иди.

В холле Стас встретил Роберта Шенкеля. Тот был слегка пьян (видимо, проставлялся в гараже, как некогда проставлялся и сам Стас) и, получая пальто в гардеробе, что-то весело говорил гардеробщику. Потом обернулся, увидел Стаса и, улыбаясь, двинулся к нему, на ходу одеваясь.

– Бекчетов, Стас! Ты чего хмурый в такой день?

– Да я не хмурый, – ответил Стас, – так, забот навалилось. В гараже пили?

– Ну, в такой-то день можно, господин детектив.

– Да я не про то. – Стас кивком головы отозвал Шенкеля в сторону. – Тебя в группу уже приписали?