Салат из креветок с убийством

— Не скажу, что у них был хороший аппетит, — сказал Хан. — Не так уж много они съели и выпили.

— Достаточно, однако, чтобы каждый получил смертельную дозу, — сухо отозвался Беркович.

— Это и странно! — воскликнул Хан. — Никого, кроме них, в номере не было, верно? На кухне отравить пищу не могли, тем более — разными ядами!

— Почему ты так думаешь? — удивился Беркович. — Отравить могли, в принципе, и на кухне, и по дороге, когда еду доставляли в номер.

— Теоретически — да. Но мотив? И почему — разные яды? Они же ели одно и то же!

— Да, мотив… — задумчиво сказал Беркович. — Рон, сделай анализы, вечером я тебе кое-что расскажу.

Беркович действительно знал — из рассказа впавшего в депрессию младшего Сильвермана, — то, чего не мог знать Хан.

День оказался суетливым — пришлось много раз звонить в Нью-Йорк, многочисленная родня умершего Шмуэля никак не могла поверить в то, что случилось, а сын Бени только стонал и на чем свет стоит поносил "эту старую сволочь", как он называл покойного Ицика, который, понятное дело, один и мог отравить отца, а потом, наверно, по ошибке и сам съел то, что отравил. И поделом этой старой сволочи, туда ему и дорога. Христианским смирением Бени, естественно, не отличался, он, как и положено, считал, что зуб надо отдавать за зуб, а жизнь — за жизнь. Но даже будучи в расстроенных чувствах, Бени много раз успел повторить Берковичу историю обогащения четверки друзей. Начал он сразу, как только увидел тело отца и узнал, что Ицик тоже умер.

— Тонтина! — воскликнул он, и Беркович в первый момент решил, что это чье-то имя, но уже следующие слова Бени заставили старшего инспектора вспомнить курс юриспруденции и кое-какие детали из права о наследовании.

— Эта старая сволочь, — продолжал Бени, — решила, видимо, что пришло время завладеть всеми деньгами!

— Подробнее, пожалуйста, — попросил Беркович, но подробнее у Бени не получалось — он суетился, созванивался со своим адвокатом в Америке, пытался что-то объяснить матери, призывал все напасти мира на голову уже почившего Ицика, но в конце концов рассказал старшему инспектору достаточно для того, чтобы Беркович смог, заглянув под вечер в лабораторию к Хану, логично объяснить, что могло случиться в номере отеля.

— Так что там с ядами? — сначала поинтересовался старший инспектор.

— Два, как я и думал, — сообщил эксперт. — Оба из современных, синтетических, оба используются, как лекарственные препараты, оба при передозировке приводят к летальному исходу. Конечный результат одинаковый, но причины и внешние признаки разные — в одном случае это похоже на инсульт, в другом — на острую сердечную недостаточность.

— Что мы и наблюдали, — кивнул Беркович. — И поскольку было бы странно предположить, будто кто-то третий, решив отравить обоих, подсыпал одному в пищу один яд, а второму — другой…

— Да, это нелепо, — согласился Хан, — тем более, что еда, принесенная в номер из кухни отеля, совершенно нормальна, как, кстати, и вино. Яд есть только в салатах на тарелках у каждого из погибших…

— Разные яды у каждого?

— Конечно. Именно тот, от которого каждый и умер.

— То есть…

— Совершенно очевидно: Ицик отравил еду у своего друга Шмуэля, а Шмуэль в то же время отравил еду у своего друга Ицика. Этого я и не могу понять: за каким чертом?

— Попробую объяснить, — вздохнул Беркович. — Тонтина. Ты помнишь, что это?

— Тонтина… Кажется, наследственное право?

— Именно.

— Проходили в университете, но никогда с этим не сталкивался на практике.

— Я тоже. Тем не менее, в данном случае все обстояло так… По словам Бени, это сын Шмуэля, в конце шестидесятых, когда все были молоды и нуждались в деньгах, кто-то из четверки предложил скинуться и вложить небольшую даже по тем временам сумму в акции строительной компании. Дела у компании шли хорошо, акции дорожали, но и друзья не теряли времени даром — каждый уже кое-что заработал сам, и как-то они собрались и решили: деньги эти не трогать, пусть сумма растет или уменьшается, это уж как пойдет, но достанутся деньги в конце концов тому из них, кто переживет остальных. На старость, мол.

— Почему не честно — каждому четвертую часть? — удивился Хан.

— Деньги были не такими уж большими, и они не рассчитывали на реально существенную сумму, — объяснил Беркович. — Одному на приличную старость хватило бы… В общем, оформили они все у адвоката…

— Ты проверил?

— Конечно, я говорил с Михой Розенталем, это сын Йосефа Розенталя, который оформлял бумаги в семьдесят третьем, кстати, сразу после Войны Судного дня, в которой все четверо тоже принимали участие и остались живы. Может, именно война их и надоумила, теперь уже не узнаешь… Как бы то ни было, время шло, денег на вкладе становилось больше, в девяностом, когда умер первый из них, сумма достигала полумиллиона шекелей…

— Ничего себе, — присвистнул Хан.

— Но сейчас она втрое больше! — воскликнул Беркович.

— Полтора миллиона?

— Почти. Миллион триста восемьдесят тысяч. И остались двое: Ицик и Шмуэль. Оба нуждались в деньгах. Ицик жил один, накопил долгов, озлобился, все время ждал, что эти деньги достанутся ему, наконец. А у Шмуэля большая семья, они там в Штатах неплохо устроились, в принципе, но тоже с деньгами все время были проблемы, да у кого их нет…

— Тем не менее, — не удержался от замечания Хан, — приехав в Израиль, Шмуэль с сыном сняли номер в пятизвездочном отеле, и Ицику его номер тоже оплатили, верно?

— Да, все так. Шмуэль хотел показать бывшему другу, что нисколько не нуждается. Не нужны, мол, ему эти деньги…

— Так и отдал бы Ицику!

— Не скажи… Одно дело — пустить пыль в глаза, и совсем другое… Ицик приехал на встречу из своего Кирьят-Малахи, где жил последние годы. Приехал, похоже, с мыслью подсыпать кое-что в еду своему бывшему другу и зажить, наконец, так, как мечтал всю жизнь.

— Почему он думал, что у него получится? — продолжал недоумевать Хан. — Яд обнаружили бы все равно, единственным подозреваемым был бы Ицик…

— Конечно. Это ты знаешь, и я знаю. А Ицик, видимо, начитался детективов, где описано идеальное убийство с помощью яда, не оставляющего следов. Обычное, мол, лекарство…

— И Шмуэль думал так же?

— Кто теперь скажет, как думал Шмуэль? Но разве в Штатах и в Израиле не одни и те же детективы продают в книжных магазинах? А фильмы мы не одни и те же смотрим? В общем, устроили они ужин на двоих, посидели, поговорили, каждый хоть раз выходил — в туалет, скажем, — и в это время второй спокойно подсыпал порошок…

— Старому другу!

— Какие они уже были друзья… Дружба давно кончилась… Оба наелись отравы, и ночью каждый умер в своем номере.

— Печально, — кивнул Хан, — и очень показательно. Буду теперь рассказывать всем, как не нужно распоряжаться деньгами в юности, чтобы не стать врагами в старости.

— Но на этом история не кончается, — заметил Беркович.

— А что еще? — удивился Хан. — Оба мертвы. Оба были убийцами, и оба стали жертвами.

— Но остались полтора миллиона. Они-то кому достанутся?

— Никому, видимо. Убийца не может наследовать…

— Убийца — нет, — кивнул Беркович. — А наследники убийцы? Они-то ни при чем. Убийца умер…

— Да, верно, — согласился Хан. — Значит, повезло семье Шмуэля.

— Ты так считаешь?

— Но у Ицика нет наследников!

— Нет. И деньги в этом случае переходят государству. Вот тебе проблема: если первым умер Ицик, то деньги достаются Шмуэлю или его наследникам. Если первым умирает Шмуэль, деньги переходят Ицику, а в результате — государству. Вопрос: кто из них умер первым? Ицик или Шмуэль? Только ты можешь ответить.

— Вот оно что… — протянул Хан. — Ты с этим ко мне и пришел?

Беркович кивнул.

— Ничего не выйдет, — с сожалением сказал эксперт. — Естественно, мы определили время смерти, это есть в заключении…

— Я видел, — перебил Хана Беркович. — Файл уже в моем компьютере.

— Ну, тогда ты знаешь… Оба скончались примерно в одно и то же время — между часом и тремя ночи. Не раньше часа и никак не позднее трех. Точнее тебе никто не скажет.