Клиника в роще

– Часовщик, мы с вами сегодня встречались, – громко сказала Вера. – Я назвала вас Минотавром, помните? Минотавром, который страдает от одиночества.

Вера перевела дух и продолжила, стараясь быть спокойной и убедительной:

– Мы беседовали о моих родителях, и я хочу продолжить разговор. Мне очень нужно с вами поговорить, Часовщик. Сейчас откроют дверь, и я войду к вам.

Часовщик чуть наклонил голову набок, продолжая смотреть на Веру холодным, мертвым взглядом.

«По крайней мере, он меня слушает», – подумала девушка.

– Я уже рассказывала вам о своем отце, пропавшем много лет назад, и с тех пор о нем не было известий. Но я не рассказала вам о матери. После исчезновения отца она так и не оправилась. Сначала мама пила немного, не больше одной рюмки коньяка за вечер. А потом… я даже не помню, когда и как это произошло… она стала пить все больше и больше.

Краем глаза Вера увидела, что Астахов осторожно огибает Часовщика и пробирается поближе к перегородке, чтобы в нужную секунду – как только электрик устранит неисправность и отодвинет защитное стекло – выскочить из палаты.

– Мы с сестрой не заметили, как мама превратилась в алкоголичку, – продолжила Вера. – Знаете, она никогда не была доброй. Даже когда не пила. Думаю, нас с сестрой она просто терпела. А вот отец нас обожал. Он называл нас своими девочками. Из каждого плавания привозил нам кучу подарков, чего мама не одобряла. Ей казалось, что он обделяет ее – и подарками, и вниманием. Я уверена, что она ревновала папу к нам. Когда он был дома, а это случалось не часто, то часами возился с нами. Водил на прогулку, в зоопарк, в цирк, в кино… Маму это очень раздражало. Но, пока отец был жив, она терпела. Знала, что он нас любит, и при нем никогда нас не ругала…

– Скоро там? – услышала Вера тихий шепот Черневицкого.

– Еще чуть-чуть, – прошептал в ответ электрик.

«Господи, скорей бы», – с тоской подумала Вера.

Тимур Альбертович продолжал осторожно подступать к стеклянной перегородке. Отвлекающая речь Веры дала ему время и возможность взять себя в руки. Его красивое лицо было бледным, но губы уже не дрожали. Встретившись взглядом с Верой, он вымученно и благодарно ей улыбнулся.

– Когда мне исполнилось восемь лет, маму лишили родительских прав, – продолжила девушка. – Мама не особенно расстроилась по этому поводу. Ведь теперь, избавившись от нас с сестрой, она могла полностью посвятить себя бутылке. Что она и сделала.

– Еще чуть-чуть, – услышала Вера взволнованный шепот электрика.

Боковым зрением она увидела, как охранники немного подались вперед. Их напряжение передалось и Вере. Девушка почувствовала, что начинает дрожать. Понадобилось несколько секунд, чтобы справиться с дрожью.

– Нас с сестрой отдали в детдом. Я почти не видела маму в тот период, она заходила к нам раз или два… Даже не заходила, а просто стояла под окнами и кричала. Сначала мы думали, что она требует, чтобы нас вернули домой, но потом… – Вера почувствовала, как к горлу подкатывает ком. – Потом мы разобрали, что она кричит. Она кричала, что мы испортили ей жизнь. Что мы убили отца. И еще… Еще она сказала, что жалеет, что мы появились на свет… Лучше бы она задушила нас подушкой или проткнула нам сердце ножницами…

У Веры защипало в глазах.

– Затем мы… – девушка поняла, что сейчас расплачется, и, не выдержав напряжения, отвернулась.

Она прервала свою речь всего на несколько секунд, но эти секунды оказались роковыми. Снова поворачивая голову к пациенту, еще борясь с перехватившими горло слезами, Вера увидела, как Часовщик вскинул руку и молниеносно схватил Астахова пальцами за горло.

Тимур Альбертович захрипел и выпучил глаза. Часовщик шагнул к перегородке и прижал лицо своей жертвы к небьющемуся стеклу.

Вера видела, как расплющился нос Астахова, слышала хруст ломающихся хрящей. Видела, как красивое лицо Тимура Альбертовича смялось, точно лист бумаги, и вошло в глубь черепа. Из приоткрытого рта Астахова вырвался фонтанчик крови, а затем тело его обмякло.

Часовщик разжал пальцы, и несчастный врач рухнул на пол. Вера несколько секунд смотрела на упавшее тело. На какое-то мгновение ее обволокла полная тишина. Единственное, что, ей казалось, она слышала – это невнятное собственное бормотание. Затем Вера скрючилась, и ее шумно вырвало на пол.

Часовщик вернулся к столу, сел на стул и продолжил свои занятия.

– Господи… – пробормотал Черневицкий, глядя на труп Астахова остекленевшими глазами, – не может быть.

– Это я… – хрипло проговорила Вера. – Я… Это я…

Шевердук взял ее за плечи, повернул к себе и угрюмо проговорил:

– Вы ни в чем не виноваты. Слышите?

Вера всхлипнула.

– Я могла… я должна была…

– Ничего вы не могли, – негромко и четко сказал Шевердук. – Вы привыкли иметь дело с людьми. Пусть с больными, но людьми. А здесь… Часовщик не человек.

Электрик наконец справился со своей работой. Стеклянная перегородка отъехала в сторону. Охранники ворвались в палату и открыли по Часовщику огонь из травматических пистолетов.

Пули одна за другой врезались в грузное тело убийцы, но он, похоже, не обращал на это никакого внимания и продолжал неторопливо ковыряться толстыми пальцами в часовом механизме.

Первый охранник нагнулся, подхватил тело Астахова под мышки и поволок его к выходу. Второй прикрывал коллегу, паля из пистолета Часовщику в голову. Одна из пуль угодила гиганту в верхнее веко. Потекла кровь, сразу же глаз опух, но Часовщик не прервал свою важную работу.

Когда окровавленное тело врача вытащили в коридор, Черневицкий присел возле него и приложил пальцы к шее. Затем выпрямился, повернулся к Вере и Шевердуку и проговорил севшим от пережитого ужаса голосом:

– Иван Федорович, Вера Сергеевна, прошу вас – пройдите в ординаторскую. Здесь больше не на что смотреть.

Антон Сташевский говорил торопливо, горячо, словно боялся, что его остановят прежде, чем он успеет договорить все до конца.

– Думаете, Астахов попал туда случайно? – тараторил он. – Думаете, все произошло само собой?

– А разве нет? – сипло спросила Вера, держа в дрожащих пальцах сигарету.

Сташевский снисходительно улыбнулся.

– Шевердук хочет, чтобы мы так подумали. Но на самом деле все не так просто. Пораскиньте мозгами. Возле палаты Часовщика их было двое – Астахов и Шевердук. Что, если Шевердук, под видом того, что отлаживает систему, взял да и…

– Сташевский, перестаньте болтать ерунду, – устало вымолвила Вера.

Антон обиженно поджал губы.

– Вы мне не верите? Зря. Не говорите потом, что я вас не предупреждал, – Сташевский испустил долгий, подчеркнуто меланхолический вздох, затем нахмурился и пробормотал: – Н-да, Черневицкий вас теперь по головке не погладит.

– Нас?

– Конечно. Ведь именно вы лечили Часовщика. Вы твердили всем о стойкой ремиссии. Вы убеждали всех, что он не агрессивен. И чем все закончилось? Уверяю вас, Черневицкий не прощает таких ошибок.

Вера холодно прищурилась на собеседника.

– Послушайте, Сташевский, а вам самому не противно?

Он скосил на нее глаза и усмехнулся влажными губами.

– Не нравится слушать о себе правду? Но разве то, что произошло, не доказывает, что вы плохой психиатр?

– Может быть, – сухо проговорила Вера. – Но с вами я это обсуждать не хочу.

– Вы на меня злитесь? Напрасно. Я ведь желаю вам добра.

Вере надоела его трепотня.

– Послушайте, Сташевский, – мрачно заявила она. – Если вы еще раз заговорите со мной в подобном тоне, я дам вам по физиономии. Жаль, что пощечина, которую влепил вам Шевердук, не научила вас уму-разуму.

Сташевский замер с открытым ртом. Его впалые щеки порозовели.

– Откуда вы знаете? – пробормотал он, злобно прищуривая глаза. – Он вам сказал?

Вера потушила сигарету в пепельнице, повернулась и зашагала по коридору.

– Если вы кому-нибудь расскажете, я сделаю так, чтобы вас уволили! – крикнул ей вслед Сташевский. – Я могу! Моя мама…