Игра в голос по-курайски

Предводитель "Черной сотни" с плачем пополз к Мурзе, вопя:

— Солнцеподобный! Клянусь, я отолью самое тяжелое слово… Я отолью слово самого большого калибра… Я убью его!

— Разумеется, ты убьешь его, — мгновенно успокоившись, милостиво произнес Мурза. — Иначе ты не будешь есть мои баклажаны из моего котла. Ты до конца жизни будешь кормиться сам, и кормить своего коня отбросами с моей кухни. Ты, конечно, знаешь, чья это работа?

— Не знаю, о, повелитель! Но я все равно убью его!

— Убей, убей… Только не промахнись, — уже благодушно проговорил Мурза. — Ты не хуже меня знаешь, как опасен раненый манприс.

— Так это его работа?!

— Больше некому. Хоть он и явился замаскированным женским чулком. Однако… — раздумчиво протяну Мурза, — еще не было случая, чтобы манприсы прятали свои лица. Чем мы и пользовались… Тем более это опасно, коли они переняли наши обычаи. — Мурза помолчал, пытаясь вспомнить, на ком он видел чулки с таким необычным, изящным узором, не вспомнив, продолжал: — Ты все же убей его на всякий случай. Ты знаешь, что получится, если он завоюет влияние, если к нему примкнут некоторые безответственные, так называемые, честные масы?

— Я знаю, знаю… О, повелитель!

— Пятка зачесалась, — зевнул Мурза.

Брык-Паша благоговейно снял с ноги повелителя туфлю, и принялся осторожно чесать его пятку. Подчиняясь высокому порыву души, перестал чесать, и начал с остервенением вылизывать ее. Вскоре давно не мытая пятка, зарозовела первозданной чистотой.

— Не эта… — слегка раздражаясь, проворчал Мурза.

Брык-Паша поспешно снял вторую туфлю, и с удвоенным рвением вылизал другую пятку.

Мурза постепенно обретал свое обычное спокойствие. Есть, есть еще люди, беззаветно преданные Великим Идеалам охраны чистоты и высоты Благородной Цели. Они не позволят захлестнуть ее мутным волнам посягательств всяких манприсов и тяготеющих к ним некоторых безответственных масов.

Вечером, после пира, окончательно обретший былое равновесие духа Мурза возлежал на своих пуховых подушках и размышлял о совершенно нетерпимом положении, сложившемся на некоторых пастбищах. О том была и его вступительная речь на пиру. Встретили ее восторженно, но никто не предложил конкретных мер для исправления положения. А дальше терпеть никак нельзя. Не в меру расплодившиеся зайцы, окончательно затерроризировали волков. Надо было как-то спасать несчастных хищников. Но, как?..

Вдруг медленно, без обычного скрипа, отворилась дверь, и вошли двое. Лица их скрывались под капроновыми чулками.

На ком же я видел эти чулки? — тоскливо подумал Мурза. Он уже понял — это конец.

Железные руки схватили его, перевернули, сложили пополам, поставили на четвереньки, грубо сорвали шаровары. Он ощутил, как в анальное отверстие туго входит что-то большое и холодное…

— Что это? — в ужасе прошептал он.

— Баклажан, — лаконично бросил один из террористов, связывая ему руки его же шароварами.

— А-а… — несколько успокоено протянул Мурза.

Воспользовавшись этим, один из террористов сунул ему в рот сушеный баклажан. После чего Мурзу вновь посадили на подушки.

Молчаливый террорист, который был пониже ростом, зажег спичку, закурил кальян, и той же спичкой поджег фитиль, тянущийся куда-то под Мурзу. Затянувшись ароматным дымом, он глумливо захохотал и пошел к выходу. За ним потянулся второй. Уже в дверях он кровожадно бросил через плечо:

— Я заставлю тебя видеть звезды!

Огонь деловито бежал по фитилю к объемистой заднице Мурзы, а он, не смея двинуться, заворожено глядел на него. Наконец сообразил:

— Так это не баклажан?! Это бомба!

Но было уже поздно. Огонек нырнул под зад, послышалось адское шипение, потом ужасающий грохот, и несчастный властитель, пробив головой крышу юрты, взвился ввысь. Земля провалилась вниз, вокруг распахнулась бескрайняя, бездонная, полная света и ветра пустыня неба. Несмотря на свет, вокруг Мурзы величественно и гордо засияли звезды. Их лучи слепили, кололи глаза, тело, мозг, будили неведомые желания. Вдруг Мурза ощутил никогда раньше не испытанную тягу к полету:

— Как, без высочайшего повеления Центрального Султаната?! — в ужасе прошептал он, проглотив кляп от изумления.

Он всегда считал, что затмевает звезды своим сиянием. Но звезды вокруг сияли нагло и заносчиво, не обращая на него никакого внимания. Он посмотрел вниз, и ужас его дошел до предела. На земле он не смог разглядеть своей юрты. На бескрайних пастбищах стояло множество юрт, и, наверное, его юрта была всего лишь одной из многих, но не самой большой. И тогда он принялся бороться с просыпающейся тягой к полету. Еле-еле ему удалось с ней справиться. Вскоре он неподвижно повис в небе, а потом все быстрее и быстрее начал опускаться вниз. Наконец он увидел под собой юрту, и с облегчением пробив крышу, низринулся на чье-то мягкое ложе.

Не успел он опомниться, как услышал рассерженный голос Шахини:

— Как посмел ты, о червь земной, летать без высочайшего повеления? Как посмел ты свалиться на мое ложе, да еще в таком виде?

Мурза, барахтаясь среди мягких подушек, запричитал:

— О, повелительница! Пощади! Не по своей воле поднялся я в небо. Проклятые террористы отправили меня в полет… Страшно… Как страшно там, в небе! Защити, великая!.. — он заплакал.

Шахиня, смилостивившись, схватила его, посадила к себе на колени, развязала шаровары, вытерла нос подолом своего роскошного халата и, поглаживая, баюкая, быстро успокоила. Когда Мурза перестал всхлипывать, она взяла с золотого блюда большой баклажан, сунула в рот Мурзе:

— Скушай, мой хороший, маринованный баклажанчик и успокойся…

Давясь, Мурза жадно прожевал баклажан, и все еще изредка всхлипывая, начал рассказывать:

— А что он видел, тот наглый манприс, в пустыне этой без дна и края? Зачем такие, смущают души своей любовью к полетам в небо? Что им там ясно? Зачем он бомбу, в мой зад засунув, в полет отправил меня недолгий? Рожденный ползать, летать не может! Забыв об этом, во мне хотел он к полетам тягу пробудить…

Теперь я знаю, в чем прелесть, полетов в небо! Она — в падении!.. Смешны манприсы! Земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо, и ищут жизни в пустыне знойной! Там только пусто. Там много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Зачем же гордость? Зачем укоры? Затем чтоб ею прикрыть безумство своих желаний, и скрыть за ними свою негодность для дела жизни! Смешные люди!.. Но не обманут меня их речи. Я сам все знаю! Я — видел небо… Взлетал в него я, его измерил, познал паденье, но не разбился, а только крепче в себя я верю. Пусть те, кто землю любить не могут, живут обманом. Я знаю правду. И их призывам я не поверю. Земли творенье — землей живу я, — и Мурза поудобнее устроился на коленях Шахини, гордясь собою.

— Бедный, бедный Мурзик! Воскликнула Шахиня. — Сколько же ты вынес от жестокости проклятых террористов. Ну, ничего, мы выделим тебе путевочку к последнему, самому теплому, морю из фонда помощи нуждающимся властителям. Отдохнешь, наберешься сил, — она ловко надела на Мурзу его помятые шаровары, взяла с блюда еще один баклажан. — На, скушай еще баклажанчик… Бедненький…

Мурза торопливо зачмокал губами, прожевывая лакомство.

Вернувшись к себе, он понял, почему террористы захватили его врасплох; его любимый верный пес спал, опоенный кумысом от бешеной кобылы, а петли двери были смазаны баклажанным маслом.

— Бедный, бедный песик! — воскликнул Мурза. — Надо завтра же отправить тебя на лечение антибешкумысный диспансер…

Пройдя в покои, он улегся на свое место. Через дыру в крыше нахально заглядывали звезды. Чтобы не видеть их, Мурза перевернулся на живот, и задумался о Шахине…

Повелителем, бесспорно, сейчас всеми признан он, Мурза, но Шахиня… Да, она Шахиня — и этим все сказано. Когда был Шах, Мурза его в грош не ставил. Все властители, как властители, а этот, вместо того, чтобы железной рукой готовить дикие племена наездников крылатых коней к достижению Великой Цели, каждый день взбирался на курган, под которым покоится прах древних повелителей свободных племен наездников крылатых коней, и подолгу с тоской смотрел в небо. Уму непостижимо! Но он изредка пускал на свои пастбища коней манприсов! Потом он вздумал реформаторствовать. Вычислил какой-то головоломный профиль конского крыла, который позволял, при тех же размерах крыльев, лететь. Свои вычисления послал в Центральный Султанат, но ответ пришел из Шахнадзора. Он гласил: отныне и до конца отведенного ему срока властвования, Шаху предписывалось прекратить занятия чепухой, а серьезно заняться подготовкой племен, вверенных ему, к достижению Великой Цели. Полет же целью не является, а является лишь средством. И никто не позволит ему разбазаривать народные средства. А коней следует использовать для удобрения народной почвы для процветания.