Марид Одран

Господи… Вот так разворачивались события за этим завтраком. Наказания и награды раздавались с легкостью, по заслугам или нет — не важно. Иногда Фридландер-Бей напоминал мне капризных гомеровских богов, капризных потому, что они будоражили целые народы из-за какого-то воображаемого неуважения к ним, от скуки или вовсе не из-за чего.

Даже когда Папа говорил о проекте цифровой связи, я видел, что им правит лишь ненависть и что ненависть эта не угаснет, пока он не нанесет смертельный удар по злоумышленникам. Девиз Фридландер-Бея гласил: «Сведение счетов — лучшая месть». Ничто другое: ни прощение из морального превосходства, ни нарочито ироничное символическое действие — его не удовлетворяло.

Не только Бани Салим требовали око за око. Эта мысль была четко зафиксирована в благородном Коране и была частью мусульманского мировоззрения, нечто такое, что западный мир усвоил с таким трудом и после многочисленных уроков. Кто-то должен будет умереть — Хаджар, шейх Махали, доктор Абд ар-Раззак или же настоящий убийца Халида Максвелла, и похоже, выбирать жертву придется мне.

Фридландер-Бей нахмурился, собираясь с мыслями.

— Тут еще один гвоздь в сапоге, — наконец сказал он. — Я говорю о лейтенанте полиции Хаджаре. К счастью, от этого гвоздя избавиться очень легко.

— Разве он не работал на вас когда-то? — спросил я.

Папа повернул голову и чуть было не плюнул на пол.

— Он предатель. Он идет к тому, кто даст больше. У него нет ни чести, ни верности. Я счастлив, что сейчас он работает на шейха Реда, а не на меня. Я не мог верить ему. Сейчас я знаю, где он, и подозреваю, что могу купить его, когда захочу. Я могу это сделать, и когда я его куплю, то сразу же избавлюсь от этого гвоздя в сапоге.

Он говорил об убийстве. Когда-то меня пугало то, как Папа между прочим рассуждает, как бы прикончить кого-нибудь, но теперь уже нет. Я смотрел на это дело, как какой-нибудь бедуин, и понимал, что Папа совершенно прав. Это дело требовало планирования. Предстояло обсудить все детали, но это было нетрудно. Меня тревожило лишь то, что Папа сначала говорил о том, что надо убрать имама, а теперь замешался еще и лейтенант Хаджар. Я не считал нужным в праведном гневе умерщвлять весь город.

Несколькими минутами позже я уже был в моем офисе и ради пробы набрал на клавиатуре несколько команд. Я понял, что с помощью этой маленькой машинки могу узнать все и обо всех в городе. С помощью специальных секретных команд я имел свободный допуск к такой информации, о существовании которой рядовой горожанин даже и не подозревал. У меня возникло головокружительное ощущение того, что я сую нос в частную жизнь своих друзей и своих врагов. Я ощущал себя высокотехнологичным любопытствующим типом, и это ощущение было изысканно приятным.

Когда я полностью освоился с терминалом цифровой связи, я смог получить список всех телефонных звонков доктора Садика Абд ар-Раззака за последние месяцы и всех звонков ему. Звонки доктору можно было идентифицировать только по комкоду. Затем я проделал то же самое с комкодом лейтенанта Хаджара в полицейском участке. Я выяснил, что Хаджар с имамом за эти восемь недель разговаривали одиннадцать раз. Возможно, они разговаривали и по другим телефонам, но мне не нужно было отслеживать все звонки. Ни один суд не признал бы эти свидетельства законными.

Где-то за полчаса до того, как я планировал пообедать, Кмузу сказал, что ко мне пришли. Это были Индихар и бен-Турки, юноша из племени Бани Салим. — Доброго вам утра, — сказал я.

— Да будет светел твой день, муж, — ответила Индихар. — Надеюсь, мы не помешали твоей реботе?

Я знаком показал им на диван.

— Нет, вовсе нет. Я рад вас видеть. Я все равно скоро собирался прерваться на обед. У вас есть ко мне дело?

— Я передаю тебе привет от твоей матери, — сказала Индихар. — Она не понимает, почему по возвращении ты только раз посетил ее.

Правда была в том, что мне от этой встречи до сих пор было не по себе. Мать приехала в город несколько месяцев назад, и была она тогда шумной и толстой. Большую часть своей жизни она занималась сводничеством, но я забрал ее в город и дал ей несколько комнат в левом крыле, и теперь она изо всех сил старалась пообтесаться, чтобы быть достойной дома Фридландер-Бея. Мы очень долго с ней говорили и, наконец, столковались, но мне до сих пор было стыдно за нее. Я понимал, что это моя проблема, и пытался игнорировать свои чувства. Мне до сих пор было неуютно, несмотря на все те добрые дела, которые моя мать совершала в городе, организовывая и поддерживая на мои деньги бесплатные столовые и приюты. Поведение ее было, вне всякого сомнения, похвальным, но я никак не мог забыть своего потрясения, когда увидел ее после долгой разлуки.

— Скажи Умм Марид, что я был слишком занят, пытаясь разобраться в том, что произошло, пока меня не было. Скажи, что я очень скоро приду к ней. Передай ей, что я ее люблю и прошу прощения за недостаток внимания.

— Да, муж, — сказала Индихар.

— Не думаю, чтобы мой ответ ее удовлетворил, но больше она ничего не сказала. Бен-Турки прочистил горло.

— О шейх, я много за что должен поблагодарить тебя, — сказал он. — Каждый день приносит новое чудо. Я видел такое, во что мои братья не поверят, даже если я сам им об этом расскажу. Но я все же хотел бы сам посмотреть на твой мир. У меня нет денег, а потому нет и свободы. Мы, Бани Салим, не привыкли сидеть в заточении, даже в таком приятном, как здесь.

Я задумчиво пожевал губу.

— Ты действительно считаешь, что готов покинуть эти стены? Ты достаточно узнал, чтобы защититься от хорошо одетых городских волков?

Молодой человек пожал плечами:

— Возможно, я не знаю, как уберечься от неприятностей, но у меня есть право узнать все самому.

Внезапно меня осенило.

— Ты говоришь, тебе нужны деньги. Не согласишься ли ты сделать для меня кое-какую работу? Раз в неделю тебе будут платить умеренную плату. Я позабочусь об этом.

Бен-Турки выкатил на меня глаза.

— Конечно, о шейх, — сказал он дрожащим голосом. — Благодарю тебя за эту возможность.

— Но ты еще не знаешь, о чем я прошу, — мрачно сказал я. — Помнишь историю о том, как нас похитили и увезли в Руб-аль-Хали?

— Да, о шейх.

— Помнишь, как я говорил о неоправданной жестокости сержанта в городе Наджран? Как он ни за что ни про что избил старого шейха?

— Да, о шейх.

Я открыл ящик стола, вынул оттуда билет на суборбиталку и придвинул к бен-Турки.

— Так вот, — сказал я. — Сержанта зовут аль-Бишах. Утром можешь отправляться.

Вот и все.

Индихар закрыла рот рукой.

— Марид! — воскликнула она.

Она догадалась, на какое дело я посылаю молодого человека, и явно была потрясена.

Бен-Турки немного помедлил, затем взял билет.

— Хорошо, — сказал я. — Когда ты вернешься, тебя будут ждать пять тысяч киамов и недельное жалованье в две тысячи киамов. На эти деньги ты сможешь снять дом или квартиру и жить как пожелаешь, но мы с Фридландер-Беем будем всегда тебе благодарны.

— Для меня это дороже любых денег, — прошептал бен-Турки.

— Индихар, — сказал я. — Не возьмешь ли нашего юного друга под свое крыло? Помоги ему подыскать жилье и посоветуй, как сберечь деньги. — Буду счастлива, муж, — сказала она.

На лице ее была написана тревога. Она еще не видела настоящего меня.

— Благодарю вас обоих, — сказал я. — Теперь мне нужно поработать.

— Доброго тебе дня, муж, — сказала Индихар, вставая.

— Спасибо тебе, шейх, — сказал бен-Турки.

Я сделал вид, что погружен в чтение каких-то бумажек, и они тихонько ушли. Меня трясло, как новорожденного ягненка. Я ведь тоже еще не видел настоящего себя.

Я подождал пять минут, десять минут. Я ожидал вспышки праведного негодования в своей душе, но оно не приходило. Одна часть моего рассудка беспристрастно судила меня, и то, что открывалось, не приносило спокойствия. Похоже, я вовсе не испытывал угрызений совести, посылая людей выполнять жестокие поручения. Я пытался вызвать в себе хоть какое-то чувство печали, но ничего не вышло. Тут не чём было особенно гордиться, и я решил, что не буду никому об этом рассказывать. Как и Фридландер-Бей, я научился уживаться с «надо».