Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

— Ну вот и сбывается твое пророчество, — поведал мне Тополь еще в самолете.

— Какое пророчество? — не понял я. — Насчет полного развала всей нашей лавочки? А я ведь предупреждал: я всегда опаздываю по большому счету, меня в дело брать нельзя, не к добру это…

— Да пошел ты!.. — беззлобно выругался он. — Я о другом. Помнишь, как ты мне в Лондоне сказал, когда мы тебя в кругосветку отправляли, что Новый год встретишь на Багамах? А никакие Багамы тогда не планировались.

— Почему же сейчас Багамы?

— Место хорошее…

А место оказалось действительно хорошее. От Нассау не больше сотни миль. И зачем мы летели вертолетом? Можно было по морю прогуляться. Чудный крохотный островок в гряде Эксума между большим изрезанным проливами Андросом и длинным узким островом Кошка. Или Кошачьим? Как правильно перевести «Кэт»? Географические названия не переводят, я знаю, а мне вот захотелось.

Как назывался наш островок официально, я так и не выяснил. Его купил Базотти еще в шестидесятые годы, называл для себя островом Марио и выстроил там поначалу обычную курортную резиденцию, а затем укрепил ее, превратив в настоящий опорный пункт с гигантским бункером ракетными установками системы ПВО, причалами для патрульных катеров и канонерок, вертолетной базой. И все это поразительным образом не испортило первозданной красоты острова: чистые, сверкающие платиновым блеском пляжи, вечно зеленые рощи, живописные скалы. Все военные на острове оказались черными и удивительно молчаливыми, хотя, конечно же, говорили по-английски. Губернатор острова, он же командующий военной базой, не совсем черный Диего Гонсалес был предупрежден о нашем прибытии и встретил нас очень радушно.

Еще радушнее встретил нас прилетевший двумя часами раньше Шактивенанда. Лысый, босой и какой-то особенно смуглый на фоне почти белого песка, он вышел из мангровой рощи в своей оранжевой тоге и с баяном через плечо. Поразив всех виртуозной игрой на этом не очень тибетском инструменте, гуру запел голосом Леонида Утесова страшно популярную в пятидесятые годы песню:

Я покосился на Белку. Должно быть, ей хотелось проснуться. Я-то уже привык ко всем вывертам этой безумной команды и был невозмутим, как мой сын Рюшик, сразу почувствовавший, что здесь и теперь можно все. «Дядя с гармошкой» ему очень понравился, а особенно деревянные погремушки (четки) и красный кружочек на лбу. Еще понравилось море, «волнистей, чем в Юрмале», «бананы прямо на дереве», и, конечно, полный восторг был от «солдатов с пулеметами и корабликов с ракетами».

Коту Степану на острове Марио тоже понравилось, но не сразу. От экзотической природы и свежего бриза он поначалу предпочитал прятаться у Белки на руках и только уже в доме освоился, а к исходу суток даже рискнул половить местную живность. Меня Степа признал сразу, но это нельзя было считать нарушением конспирации, ведь он точно так же посчитал за своих Тополя, Вербу, Анжея и даже Лешку Ивлева. Только к Гонсалесу отнесся настороженно.

Улучив подходящий момент — мы были втроем с Андрюшкой и вокруг никого, — Белка сказала неожиданно:

— Рюшик, а ты узнал? Это твой папа.

Я бросил в ее сторону укоризненный взгляд, а Андрюшка посмотрел внимательно на мою спецназовскую выправку, на незнакомый костюм, на загорелое лицо, непривычно короткую стрижку и простодушно ответил:

— Не-а, папа был не такой.

И добавил, словно испугавшись, что неправильно понял маму:

— Дядя Сережа — мой новый папа, что ли?

Для Белки это был удар. Наверно, в какой-то момент она действительно усомнилась во всех ранее выстроенных предположениях. В конце концов, устами младенца… Белка не нашлась с ответом — так промычала что-то неопределенное и замяла эту тему. А Андрюшка крикнул со всей непосредственностью:

— Дядя Сережа! Пойдемте крабиков искать.

И мы пошли искать крабиков.

Неужели я надеялся всерьез неограниченно долго скрывать от Белки правду? Вряд ли. Скорее я просто не загадывал далеко. А в тот момент на отмену легенды приказа не было, да и, если честно, вся эта конспирация превратилась в увлекательную игру. Отчего же не поиграть? Тем более что и для Белки страдания по этому поводу давно кончились. Игра для двоих — необычная, романтическая, сексуальная… Да-да! За четыре месяца мы оба так изменились, как не менялись за все десять лет совместной жизни, и теперь смотрели друг на друга совершенно новыми глазами. Не знаю, как Белка, а я-то точно влюбился в нее. При живой любовнице влюбиться в собственную жену! Красиво! Татьяна, кажется, почувствовала, что происходит, но не подала виду то ли в силу своего характера, то ли просто не до того ей было.

А ей действительно было не до того.

Масштабы происшедшего мы осознавали постепенно. Наверно, только Горбовский с пугающим хладнокровием робота воспринимал все и сразу, успевал отслеживать детали, анализировать последствия, делать выводы и формулировать руководства к действию. Верба еще в Шереметьеве впала в транс, а в самолете в лучших своих традициях заснула.

Я же, избегая до поры разговоров с Белкой, всю дорогу проболтал с Тополем. И нарочито по-английски, чтобы Белка лишний раз усомнилась: а Разгонов ли это? Может, все-таки Малин? Она не однажды профланировала мимо меня с Андрюшкой, то просившимся в туалет, то рвущимся посмотреть, где сидят пилоты, — ему и это разрешили.

В Нассау последовал приказ: от трапа до вертолета бегом. Я даже спросил Тополя:

— Петляющим шагом?

— Нет, — ответил он серьезно, — и прикрывать отступление огнем тоже не надо. Просто маленькая неувязка с местными властями. Дедушка им чего-то недоплатил. Потом урегулируем.

В общем, никакого Нассау мы, конечно, не видели, да и нассау я на него, в конце-то концов, а вот переодеться не успели — это хуже. Духотища там была, набились все, как сельди в бочке. Так и вывалились на жаркий багамский пляж в своих бушлатах и свитерах навстречу босоногому Шакгивенанде в легкой тунике (или все-таки тоге?). Дубленку Белка перекинула через руку, Андрюшку раздела, конечно, иначе бы он всех съел, и Тополь свою курточку за спиной держал. А мы, три бойца в камуфляже, что могли снять?