Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

— Вера, это ко мне! — крикнул Чуханов в глубину квартиры. — Мы посидим в маленькой комнате? — Потом обернулся к дочке и попросил: — Сделай нам кофе, пожалуйста.

Вот так. Внизу, в «Патроле», конечно, сидели Разгонов, Леша и Марат. На лестничной площадке, у подъезда, под окнами и даже на крыше дежурили ребята из группы Меньшикова. Одно нажатие на маленькую кнопочку — сигнал тревоги, — и меньше чем через десять секунд ее сотрудники были бы уже во всех комнатах. Но в квартиру для первого знакомства Верба все-таки пошла одна. Не такой это был для нее разговор, чтобы сразу у всех дверей автоматчиков ставить и заламывать руки поверженному противнику. Да и не верила она, что матерый агент многих разведок будет устраивать пошлую стрельбу или мордобой в присутствии жены, дочки, беременной внучки с мужем и двух пуделей. Даже обыскивать Никулина-Чуханова не захотелось. Предстал он перед ней в спортивном костюме без карманов, и было немыслимо предположить, что и в этой домашней обстановке не расстается он с прикрепленным где-нибудь под мышкой или под коленом пружинным ножом или стреляющей авторучкой «Стингер».

Он был расслаблен и скорее опечален, чем встревожен.

— Что ты хочешь знать в первую очередь? — спросил Игнат Андреевич несколько странно, будто продолжал уже однажды начатый разговор.

— Расскажи мне все. От начала и по порядку. Это ничего, что я обращаюсь на «ты»?

Никулин улыбнулся.

— Ты мне напомнила одного турка в Анкаре. Представь: жутко грязная, вонючая тюрьма. Я сижу перед ним на допросе в каком-то рванье, весь избитый, а он вдруг спрашивает на хорошем итальянском языке: «Вы не будете возражать, господин Джаннини, если я закурю?»

— Кстати, — теперь улыбнулась Верба, — где тут у вас пепельница, господин Джаннини?

Никулин встал, поплотнее прикрыл дверь в прихожую, и они закурили.

«Беседа прошла в теплой, дружественной обстановке», — подумалось Татьяне.

— Прежде всего, Игнат, объясни, почему ты намерен отвечать на мои вопросы?

— Это очень просто. Если бы меня сейчас вызвали на Лубянку или на Ходынку, да хоть в Лэнгли, я бы, конечно, молчал. Кстати, одна из моих кличек — Грейв, человек-могила. Не действуют на меня никакие психотропные препараты. Так что я бы действительно молчал. Но ты пришла ко мне сама. И неважно, кто там ждет у подъезда, только их там и что вы собираетесь со мной делать. Важно другое: «Если Рыжая найдет тебя сама, ты ей все расскажи» — Так сказал Седой. А как он сказал, так и будет.

Для любого нормального контрразведчика это был полный бред. Тополь, например, застрелился бы, но не поверил такому объяснению. Да и Ясень с трудом воспринимал такие мистические навороты. А Верба только кивнула молчав затянулась поглубже и, выдохнув дым, начала допрос:

— Девять лет назад в Домжуре ты был по заданию Седого?

— Да.

— Какое было задание?

— Совершенно ненормальное. Как и все задания, касавшиеся тебя. Перейти от наблюдения к попытке контакта. Обратить на себя внимание. Но ни в коем случае не перебегать дорогу другим мужчинам. Я еще, помнится, уточнил: «Иностранцам?» Ну, то есть мужчинам, которых ты клеила по работе. «Нет, — сказал Седой, — любым мужчинам». Появился Хвастовский, и я вновь перешел к простому наблюдению.

— А если бы контакт состоялся?

— Мы бы предложили тебе другую работу.

— В КГБ?

— На том этапе — да. В Управлении контрразведки. А потом Седой хотел тащить тебя выше.

— Чтобы в итоге убить? — быстро спросила Верба.

— Никогда. Никогда он не хотел тебя убивать. Седой мечтает приручить тебя. Это его главная цель. Он любит тебя и хотел бы всегда видеть рядом с собой. Сколько глупостей он натворил ради этого!

— Глупостей?! — воскликнула Верба. — Ради этого?! Ни хрена себе глупости! Ради того, чтобы быть со мной, убить мою лучшую подругу, мою дочь и моего мужа?! Он что, Шекспира перечитал, в смысле, перекушал? Вообразил себя Ричардом Третьим?

— Не все так просто, Рыжая, — сказал Никулин. — Он действительно убил Машу Чистякову и ее родителей. Но послушай, как все было дальше. Сердечный приступ майору Вербилову организовывал лично я. Гусева в Занзибаре убрал Четриоло по заданию Джинго. Петя Чуханов, он же Пьетро Мантелли из «Красных бригад», убил в бразильской тюрьме Диаса, а Педро был еще нужен Седому, его оставили жить. Через три года мексиканец попробовал сыграть свою игру, и Седой, теперь уже руками Джинго, на глазах у Педро повесил всю его семью. Вот когда у Педро помутился рассудок.

В восемьдесят седьмом Джинго приехал в Москву с точно таким же, как у меня, заданием — осторожная вербовка Лозовой, только теперь уже в зарубежную разведку. Бедняга Джинго ничего не знал о Малине. Сергей был для него в тот день как гром среди ясного неба, а ночью, разговаривая от Трегубова, Малин поднял на уши всю Италию. Джинго оказался полностью засвечен. Ударился в бега.

Седой очень ценил этого сотрудника и не сразу решился на его ликвидацию. Но к началу ноября уже ничего больше не оставалось. Старину Джинго убрал тоже Чуханов. И соответственно подписал себе смертный приговор. Его очередь настала в девяностом, когда была закончена моя подготовка в качестве двойника Чуханова, и Седой сдал Петюню-Пьетро родному разведуправлению на Ходынке. Так оборвалась эта цепочка смертей, если, конечно, не считать, что следующий в ней — я.

Четриоло знал меньше других, потому и прожил дольше. Собственно, если б не ты, жить бы ему до сих пор. А вот Роберто Пьяцци знал очень много и отправился сразу следом за Малиным. Немногим меньше было известно Джефу Кауэну…

— Стоп, стоп, стоп, — перебила Верба. — Так не годится. Что ты скачешь галопом по европам и не сообщаешь мне почти ничего нового? Все-таки лучше по-другому: вопрос — ответ.

— Пожалуйста, — согласился он равнодушно.

И Верба вдруг поняла: человек, сидящий перед ней, зачитывает ей свой собственный смертный приговор. Вердикт уже вынесен, апелляции невозможны. Открытым остается лишь вопрос о сроке исполнения, но это совсем не зависит от того, в какой форме излагать суть: объявить ли приговор в виде катехизиса, признаться ли подробно во всех грехах или просто рубануть одной лаконичной строкой — осужденному уже все равно.