Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

— Яичную скорлупу не забыл? Почву раскислять.

— Какую скорлупу? А, этот мешок! Валяется где-то внизу.

И опять только ветер по крыше да резина по гладкой дороге.

— Вот бы такая погода устояла!

— Ага. Гляди, как рассекает!

— «Ауди»? — спросила Маринка.

— Нет, вроде «Тойота».

— А за рулем-то, за рулем, смотри — девка! «Новая русская».

— Девку я, к сожалению, разглядеть не успел, — грустно поведал Тимофей.

— У меня сто пятнадцать, а у нее, поди, все сто восемьдесят: как мимо-то просвистела!

— Тим, сбрось скорость, Тим, но я же всегда прошу, а тут еще эти иномарочники носятся, — заныла Маринка.

— Когда носятся, наоборот, надо быстрее ехать, — назидательно произнес Тимофей, — чтобы соответствовать потоку.

Он знал прекрасно, что это полнейшая чушь для четырехрядного почти свободного шоссе с разделительной полосой, просто любил Тимофей полихачить.

— А вот и еще один такой же псих, — сказал он, глядя в зеркальце заднего вида.

— Не вижу, — откликнулась Маринка и повернулась назад.

Неожиданно в зеркальце показался странный предмет. Он падал прямо с неба, но для всего, что могло оттуда падать, был слишком велик. Лист фанеры, выпавший с грузового самолета? Что за чушь! Почему фанеры? И в тот самый момент, когда черная блестящая иномарка попыталась на бешеной скорости совершить маневр, уворачиваясь от падающей хреновины, хреновина эта перестала быть силуэтом на фоне яркого неба, и Тимофей узнал в загадочном предмете родной матрас от дивана, который они с Аликом так долго привязывали. Еще он успел увидеть овальную эмблему компании «Форд» над решеткой радиатора и лица сидящих в машине: за рулем был совершенно квадратный детина с бритой башкой, а рядом — худой и очень смуглый кавказец.

В ту же секунду, сам не понимая зачем, Тимофей выжал сцепление и дал по тормозам. Намного тише сделалось в машине, и он отчетливо услышал жуткий треск в каких-нибудь десяти метрах за спиной. Смотрел он по-прежнему в зеркало, а боковым зрением отметил, что Маринка впилась руками в подголовник и зажмурилась от ужаса.

Матрас, словно хищная тварь, вильнул в ту же сторону, что и машина. Сильный ветер развернул его и, наверно, к моменту столкновения уже придал встречную скорость, так что сила удара была чудовищной: влетев чуть под углом в ветровое стекло, увесистый предмет мебели пропорол весь салон, разворотил передние и боковые стойки, смял крышу и уткнулся в заднее сиденье. Сотрясение получилось таким, что все стекла либо осыпались, либо покрылись сеткой трещин. А на заднем сиденье, обтянутом дорогой натуральной кожей, лежала оторванная голова водителя. Оба тела вместе с остатками головы пассажира остались впереди, но под матрасом эта куча кровавого тряпья просматривалась плоховато. После удара необычный метательный снаряд Тимофея сыграл роль антипаруса, быстро остановившего разбитый «Форд» и не давшего ему перевернуться.

Все эти подробности Тимофей разглядел, уже выйдя из машины в состоянии полного оцепенения, с трудом переставляя одеревеневшие ноги и снова не понимая, зачем это делает. Помогать уже явно было некому, а спасать свой матрас тем более не представлялось возможным.

Маринка слышала, как он распахнул дверцу, но все еще была не в силах открыть глаза и подняться. Наконец, совладав с собой, она выскочила на дорогу и с диким воплем: «Тимка!!!» — бросилась вслед за мужем. А Тимофей словно прирос к асфальту и как завороженный смотрел на кровавое месиво среди покореженного металла.

Маринка, повиснув на нем, буквально завыла:

— Тимка! Поехали отсюда, поехали!

Тимофей вздрогнул, резко развернулся, запутался в собственных ногах, упал, тут же вскочил и, как спринтер, с низкого старта рванул к машине. Маринка впрыгнула в «Ниву» одновременно с ним. Бледный и мокрый, Редькин вдавил педаль в пол на первой передаче и, практически не сбрасывая газа, с бешеной быстротой переключал скорости. По паспорту «Нива» выходит на сто километров в час за двадцать три секунды, по жизни — дай Бог за полминуты. Тимофею казалось, что сейчас он сделал это секунд за пятнадцать. Куда он несся? Куда?

Навстречу им по правой полосе, светя не только фонарями заднего хода, но и ярко-рубиновыми габаритками, мчалась с обычным для реверса жутким воем давешняя «Тойота».

— Они же вместе ехали! — эту страшную догадку Маринка произнесла зачем-то свистящим шепотом.

— Конечно, — согласился Тимофей, — тем более надо ноги делать. Она одна в машине?

— Одна.

— Значит, сама за нами не погонится, а пока другие приедут, мы успеем слинять.

— Куда мы успеем слинять, идиот!! — У Маринки начиналась истерика. — Пить надо было меньше! Что вы там навертели с твоим любимым Аликом?! Кто так привязывает?! Думаешь, не найдут тебя? Да они тебя из-под земли достанут! Баба эта наверняка уже номер записала! Они же бандиты, кретин! О, мамочка моя, мамочка, и почему я не развелась с этим придурком еще пять лет назад?! Ну как можно было матрас так привязать?!

А Тимофей вдруг почему-то успокоился. Да, Маринка была частично права. Трудно уйти незамеченным после такого убийства. Но можно. При нынешнем бардаке — можно. Он отрешенно смотрел на дорогу — скорость достигла уже ста тридцати — и странным образом наслаждался происходящим. Вся его жизнь последних лет была до оскомины однообразной: тупое зарабатывание денег, бессмысленное смотрение в телевизор, монотонный секс раз или два в неделю, заунывные пьянки, переходящие в алкоголизм, ведь питье в одиночку и по утрам — это первый признак… И вдруг сразу такое! Настоящее кино. О тюрьме он почему-то не думал. Что-нибудь спасет его от тюрьмы. Что? Каким образом? Он выдавал желаемое за действительное.

Человеку свойственно отталкивать от себя страх. А Тимофею многолетняя и не совсем забытая за годы рыночной экономики привычка жить на халяву подсказывала странный, но удобный ответ: что-то (или кто-то, например, загадочный тесчим) спасет его от тюрьмы.

— Я понял, как он отвязался, — сказал Тимофей. Это вдруг показалось ему самым главным.

— Что ты понял, алкоголик чертов?! Водку пить надо, а не жрать!