Марид Одран

— Вы смелый человек, — сказал он.

— Я занимался эзотерическим учением, — сказал я. — Контролировать боль можно с помощью разума. — Это в какой-то мере соответствовало истине: в мой мозг был вживлен кончик длинной серебряной нити, изолированной пластиком.

— Возможно, возможно, — бубнил врач. Закончив возиться с ключицей, он занялся моими ранами. После этого нацарапал рецепт. — Все же я выпишу вам анальгетик, он может понадобиться. Если нет, прекрасно. — Он оторвал листочек и дал его мне.

Я взглянул на рецепт. Он выписал мне двадцать таблеток нофека, анальгетика настолько слабого, что в Будайене за десяток таких таблеток не дали бы и одной соннеинки.

— Спасибо, — тупо пробормотал я.

— Не надо геройствовать там, где может помочь медицина. — Врач рассеянно поглядел перед собой, решив, что прием окончен. — Вы поправитесь через шесть недель, мистер Одран. Советую вам через несколько дней обратиться к вашему хирургу.

— Спасибо, — еще раз поблагодарил я.

Он вручил мне какие-то бумаги. Я подошел с ними к окошечку и заплатил. Потом я пошел к главному входу и поднялся в лифте на двадцатый этаж. Там дежурила новая сестра, но охранник Заин узнал меня. Я прошел по коридору к первой палате.

У Папочкиной кровати стояли врач с медсестрой. Когда я вошел, они обернулись ко мне с озабоченными лицами.

— Что-нибудь случилось? — заволновался я. Врач погладил свою седую бородку.

— Дело очень серьезное, — сказал он.

— Что, черт возьми, случилось? — потребовал я. — Он жалуется на слабость, головную боль и боли в животе. Мы долго ничего не находили.

— Да, — сказал я, — он заболел еще перед тем, как случился пожар. Он даже не мог самостоятельно выйти из дома.

— Мы провели новые, более сложные и комплексные исследования и выявили, что в организм пациента на протяжении длительного времени попадал один малоизвестный нейротоксин. Возможно, в течение нескольких недель.

Я похолодел. Фридлендер Бея пытались отравить! Вероятно, это был кто-то из домашних. У него наверняка есть враги. Мой недавний опыт с Халф-Хаджем показал, что я никого не могу оставлять вне подозрения. Потом мой взгляд нечаянно упал на Папочкин столик: на нем стояла жестянка с откинутой крышкой, в жестянке лежали финики в сахаре, фаршированные мускатными орехами.

— Умм Саад… — прошептал я. Она угощала его этими финиками с самого начала своего пребывания в доме. Я подошел к столику. — Возьмите их на анализ, — обратился я к врачу, — и вы обнаружите источник отравления.

— Но кто…

— На этот счет не беспокойтесь, — сказал я. — Займитесь пока его лечением.

Целиком поглощенный своей вендеттой, я совсем упустил из виду Умм Саад. Направляясь к двери, я вспомнил, что именно так отравила Августа Цезаря его жена — инжиром из его собственного сада, добиваясь того, чтобы ее сын стал наследником. Немудрено, что я запамятовал этот случай. Опыт истории в данной области чрезвычайно обширен.

Я спустился по лестнице и вывел автомобиль со стоянки, собираясь заехать ненадолго в полицейский участок.

Пока лифт поднимался на третий этаж, я обрел душевное равновесие и сразу направился в кабинет Хайяра. Сержант Катавина попытался остановить меня, но я оттолкнул его и прошел мимо. Распахнув дверь кабинета, я воскликнул:

— Хайяр! — В эти два слога я вложил весь свой гнев и презрение.

Он оторвал взгляд от бумаг и, увидев мое лицо, испугался.

— Одран, — произнес он, — в чем дело?

Я бросил на стол Хайяра пистолет сорок пятого калибра.

— Помнишь американца, которого мы искали? Убийцу Иржи? Его нашли мертвым на полу какой-то крысиной каморки. Кто-то застрелил его из его же оружия.

Хайяр посмотрел на пистолет без особой радости.

— Кто-то застрелил, говоришь? Не знаешь, кто бы это мог быть?

— К сожалению, нет, — ухмыльнулся я. — Я не взял с собой ни микроскопа, ничего… Но, по-моему, кто бы он ни был, он стер свои отпечатки. Мы никогда не раскроем этого убийства. Хайяр откинулся на спинку стула.

— Вероятно. Ну что же, по крайней мере, жители нашего города с радостью воспримут это известие. Хвалю, Одран!

— Спасибо, — ответил я, направляясь к двери. У дверей я обернулся: — С номером первым покончено. На очереди номер второй.

— Кого ты имеешь в виду, черт возьми?

— На очереди Умм Саад. Кстати, о тебе мне тоже известно многое. Чем ты занимаешься, например. Держи ушки на макушке. Парень, успокоивший Яварски, может добраться и до тебя. — Я с удовольствием наблюдал, как с лица Хайяра сползала самодовольная усмешка. Выходя из кабинета, я слышал, как он что-то бормочет себе под нос и хватается за телефонную трубку. Катавина стоял в коридоре возле лифта.

— Что ты сказал ему? — озабоченно поинтересовался он.

— Не волнуйся, друг, — ответил я. — Твой дневной сон вне подозрений. По крайней мере, пока. Но я не удивлюсь, если в скором времени полицейский участок расформируют. Для разнообразия ты бы мог и поработать, чтобы немного похудеть. — Я нажал кнопку лифта.

На первом этаже настроение мое улучшилось. На улице, залитой последними лучами солнца, я почувствовал себя почти нормально.

Почти. Я до сих пор оставался пленником своей вины. Я хотел поехать домой и выяснить еще кое-какие подробности отношений Кмузу с Абу Адилем, но неожиданно для себя выбрал иной маршрут. Когда прозвучал вечерний призыв к молитве, я оставил машину на улице Сук-эль-Хемис, где находилась небольшая мечеть. Впервые за многие годы я молился со всей искренностью.

Чувство общности с теми, кто пришел вместе со мной в этот храм, не избавило меня от сомнений и угрызений совести. Я и не думал, что они исчезнут здесь. Тем не менее, как в детстве, я ощущал тепло причастности к тайне. Первый раз за все время своего пребывания в городе я приблизился к Аллаху в смирении, и мои молитвы, полные искреннего раскаяния, могли достигнуть Его слуха.

После службы я подошел к имаму. Мы разговорились, и он сказал, что я хорошо сделал, что пришел сюда помолиться. Я был благодарен ему, он не отчитал меня, а позволил чувствовать себя здесь как дома.

— Я хотел спросить еще об одной вещи, о уважаемый.

— Слушаю.

— Сегодня я убил человека.

Он не выказал особого удивления. Несколько секунд он поглаживал свою длинную бороду.

— Расскажи мне, почему ты это сделал, — наконец произнес он.

Я рассказал ему о Яварски, о том, скольких он застрелил до приезда в город, об убийстве Шакнахая.

— Он был подлецом, — сказал я наконец, — но теперь я все равно чувствую себя преступником.

Имам положил руку на мое плечо.

— В суре о корове, — заговорил он, — говорится о возмездии за убийство. То, что ты сделал, в глазах Аллаха не преступление, а похвальное деяние.

Я поглядел старику в глаза. Он не просто старался меня успокоить и освободить от угрызений совести. Он цитировал священную Книгу в том виде, как она была явлена Пророку. Я знал упомянутую имамом суру Корана, но мне нужно было услышать это из уст уважаемого человека. Тут я почувствовал, что прощен, и едва не заплакал от благодарности.

Я вышел из мечети в противоречивом настроении: во мне все еще бушевала жажда мести Абу Адилю и Умм Саад, но в то же время я ощущал неописуемую радость и умиротворение. Перед тем как отправиться домой, я решил сделать еще одно дело.

Когда я вошел в клуб, Чири работала в вечернюю смену. Я сел на свое обычное место за стойкой.

— «Белую смерть»? — спросила она.

— Нет, — сказал я. — Я ненадолго, Чири. У тебя найдется соннеин?

Она удивленно поглядела на меня:

— Кажется, нет. Что это с твоей рукой?

— А паксиум есть? Или «красотки»? Она подперла подбородок ладонью.

— Дорогуша, а я думала, ты завязал с таблетками.

— Что за черт, Чири! — сказал я. — Не томи меня.

Она пошарила под прилавком и вытащила свою маленькую черную коробочку.

— Возьми, сколько нужно, Марид, — сказала она. — Наверное, ты знаешь, что делаешь.