Точка сингулярности [= Миссия причастных]

Утром я проснулся с жуткой сухостью во рту и со странным хотя и привычным уже ощущением нереальности всего происходящего. Номерочек в челночном отеле, окошко, открывающееся в узкий двор, спасибо не на помойку, Белка, спящая рядом со мной на придвинутой вплотную кровати, через проход — Андрюшка в пижаме, разметавшийся среди смятых простыней…

Все-таки надо было кондишн поставить на больший холод, да Ольга все беспокоилась, что мальчик простудится…

Господи, где это я?

Воду в пластиковых бутылках уговорили накануне всю, из-под крана утолять жажду не хотелось, и я чуть было не вытащил из холодильника НЗ — спрятанные там для будущих периодов баночки с пивом. Потом одумался. Вспомнил про таблетки (все равно без них не обойтись), про ресторан внизу — было уже семь двадцать, а он по расписанию открывался в семь. До всеобщего отъезда на пляж в моем распоряжении оставалось ещё два часа.

Хватит на все.

В ресторане я оказался первым посетителем — челноки так рано не встают — и пожилой индус персонально для меня вспарывал пленку, накрывавшую булочки и сыр, разогревал яичницу и доставал из холодильника кувшин с апельсиновым соком, а кофе у них варился по-пролетарски, в машине и был готов нацеживаться в чашечку в любой момент.

Я залил целым стаканом ледяного желтого напитка мои любимые аргентинские пилюли, или как звал их Рюшик, «пуговицы» с ядовито-голубым блеском, некоторое время сидел, тупо глядя в романтично-бордовую скатерть и наслаждаясь тем, как стремительно тает под черепом густо-фиолетовый туман похмельной боли. Красноватые стены и ярко-оранжевые плафоны на потолке радовали глаз, и я вдруг заметил, что в это ясное утро для меня как-то неожиданно много значат краски. Захотелось для полноты картины непременно добавить в интерьер или натюрморт хоть что-нибудь зеленого цвета. Я поискал глазами и с удовлетворением обнаружил в углу буфетной стойки лежащие горкой на блюде крупные зеленые яблоки — холодные, запотевшие, сплошь в мелких росинках — они были чудо как хороши.

Дожевав суховатую яичницу вместе с сыром, я опрокинул залпом плохонький и уже подостывший кофе, вскинул на плечо небольшую, но тяжелую сумку, куда пришлось в целях конспирации переместить все содержимое спецчемоданчика — челноки с дипломатами не ходят — и, держа в зубах большое ярко-салатовое яблоко, вышел на улицу через окно. Да, сидя за столиком, я полагал, что это действительно окно, точнее огромная прозрачная стена, а вот подошел — и оказалось, что все-таки дверь.

На улице было ошеломляюще пусто. Город Дубай в его торговой части и засыпал, и просыпался поздно. Я сделал пару кружочков по окрестностям очень быстрым шагом, убедился в отсутствии хвоста и, почти вернувшись к отелю, задворками вышел на широкую и вполне респектабельную Аль Мактоум Хоспитал Роуд. А задворки-то были примечательные. Буквально в двух шагах от роскошного офиса французского банка «Дю Каир» я толкнул державшуюся на честном слове скрипучую калитку со ржавыми петлями и оказался в чудовищно загаженном дворике разрушенного дома. Надо полагать, сносила его одна фирма, а участок покупала другая, но сделка почему-либо не состоялась, и страшенная свалка мусора в самом центре города медленно покрывалась песком в ветреные дни и зарастала верблюжьей колючкой. Таковы неизбежные контрасты мегаполиса. Но это было именно то, что мне надо. Я запомнил номер дома, расположение уцелевших стен и пару сакраментальных надписей на английском в качестве особых примет. Между прочим, одна надпись была весьма примечательна своей необычностью: «When God have created man, he had only joked» («Когда Бог создал человека, он просто пошутил»). Под нее-то, в кучу мусора я и уложил маленькую коробочку с зип-дискетой, после чего решительно двинулся в сторону Мактоумской больницы.

На дискету я скинул ночью все кадры, снятые накануне Андрюшкой (мало ли какие интересные вещи могли случайно попасть в объектив), а также запечатленные мною невзначай лица, вещи и обстановку номеров всей челночной команды. Съемка эта велась, когда все уже были очень хороши, в том числе и я сам, так что не должна была вызвать подозрений. Тем более, что по сравнению с непрерывными хрониками Витька мои видеоупражнения казались просто детским лепетом. На хвосте записи я разместил скромный по объему комментарий. Глядя прямо в камеру честными глазами, я адресовал несколько слов (быть может, не слишком ласковых) Тополю, и совсем мало, но зато очень ласковых — Вербе.

Дальнейшее выглядело следующим образом. Согласно законам одной из самых богатых в мире стран я имел право на бесплатное медицинское обслуживание в любом из эмиратов ОАЭ. Ну, вот мне и стало вдруг плохо. С кем не бывает после двух литров примерно, выпитых меньше, чем за сутки? И куда я, спрашивается, должен идти? Ведь в скромной трехзвездочной гостинице медицинского кабинета нет, зато совсем рядом (каждый волен изучить карту города) располагается больница.

На входе со мной поговорили очень вежливо, причем, на этот раз по-английски и объяснили в какой офис проследовать, я не менее вежливо поблагодарил и отправился, разумеется, совсем в другой офис — порядок установления дежурного канала мне передали на словах ещё по дороге из Внукова в Шереметьево. Арабский доктор, завербованный в свое время «Моссадом», был посвящен в тайный смысл наших операций процентов на пять, если не на два, кажется, он даже не знал, что американец Серджи Малин приехал сюда с группой русских туристов. Зато после обмена паролями сразу выдал дискетку с новой — он подчеркнул: новой — информацией и пояснил, что все последующие шифровки я буду вынимать из тайника, место которого должен прямо сейчас обрисовать ему как можно точнее. Что я и сделал. Доктор, а он так и остался для меня просто Доктором, оказался весьма понятлив, видать, немалый имел разведывательно-диверсионный опыт, и на прощание напомнил, что к нему я больше приходить ни в коем случае не должен, ибо это опасно. Для кого опасно, я благоразумно уточнять не стал и, сказав спасибо за все, поспешил обратно в отель — до всеобщего пробуждения хотелось пробежать глазами послание руководства.