Точка сингулярности

– Маревич, Давид. Его в девяносто первом гэбэшники убили, и я его с тех пор не видел. А теперь – вот. Сюда приехал…

Валька Бурцев не пытался ничего объяснять, и я сразу понял, что это правда.

– Давид, я очень рад познакомиться. Вы мне после еще расскажите, как вернулись оттуда. Договорились? – спросил я его и добавил. – Между прочим, я и сам в некотором роде однажды убитый…

– Обязательно расскажу, – улыбнулся Давид просто и вместе с тем загадочно.

Он тоже был похож на меня внешне. И уж это было чересчур. Явный перегруз.

Наконец, Верба громко объявила:

– Внимание. Вы не сможете все одновременно смотреть на экран. Поэтому слушайте. Я буду читать громко. То, что мне сейчас откроется, должны знать все присутствующие. Кто оказался в точке сингулярности, тому и положено это знать. Все слышали?

– Все, все! – загалдел народ, словно пьяные гости на свадьбе.

– Так вот, вначале я ввела в компьютер ключевые коды, спрятанные, как выяснилось, в старых текстах Разгонова – именно это предписывала нам инструкция.

Никто уже не спрашивал, кем спрятанные, чья инструкция – не важно было, не важно! Когда с неба голубые вертолеты прилетают, какая, на фиг, разница, за чей счет гуляем – кино-то бесплатное!

– Потом, – продолжала Верба, – я вставила в обычный дисковод нашу дискету, так называемую «дискету Сиропулоса», а в зип-драйв – то, что принес нам Грейв. И вот, слушайте, какая тут петрушка получилась: «На этой древней дискете хранится тайное знание, передаваемое из поколения в поколение веками и тысячелетиями. Меняется мир вокруг, и меняется смысл этого знания. Сегодня, здесь и для вас – оно означает следующее: история человечества неумолимо приближается к своему концу…»

Через пару минут я не выдержал и крикнул:

– Татьяна, прекрати! Я не могу этого больше слушать! Ты же знаешь, мы, писатели-фантасты, всяких чудес на дух не переносим. Какой, к ядрене матери, конец света? О чем ты? Тим, но скажите хоть вы им, что это невозможно!

– Это невозможно, – с тупой покорностью и сильным акцентом повторил по-русски великий американский физик Тимоти Спрингер.

И над песками повисла гробовая тишина, словно мы со Спрингером сказали какую-то ужасную бестактность. Да нет, хуже – словно мы ворвались во время торжественной мессы в храм и начали материться в Бога!

Мне стало ужасающе неловко. Я вспомнил, что обещал молчать. Всем причастным обещал. Даже если будут спрашивать. Потому что все равно ни черта не понимаю и не готов отвечать на вопросы.

Я должен был молчать.

А начал орать. Даже в тот момент, когда меня вообще ни о чем не спрашивали. И теперь я понял свою ошибку. И больше не произнес ни слова. Я просто обводил всех виноватым взглядом, останавливаясь на каждом секунду или две.

А они все замерли, как в финальной сцене «Ревизора».

И только маленький беременный Верунчик вдруг, тихо перебирая лапками, двинулся в сторону Вербы. Верунчик подошел, присел на корточки (ох, нелегко беременной на корточки приседать!), посмотрел в экран, внимательно читая бегущие по нему строчки, и сказал громко и внятно, так что услышали все:

– А мне кажется, что это по правде!