Ордер на убийство (сборник)

Энджи одарила ее такой блаженной улыбкой, от которой потом трепетали даже видавшие виды служители морга. Она уверенно поставила шкалу кожного ножа на три сантиметра и улыбнулась. Она не сомневалась, что нож пройдет только через ороговевшие ткани подкожного слоя и живые ткани кожи, загадочным образом отодвинет крупные и мелкие кровеносные сосуды и мышечные ткани…

По-прежнему улыбаясь, Энджи приставила нож к шее и острый, как бритва, микротомный нож перерезал крупные и мелкие кровеносные сосуды, мышечные ткани и зев. Так окончила свою жизнь Энджи.

Когда через несколько минут прибыла полиция, вызванная вопящей, как сирена, миссис Коулмен, инструменты уже покрылись ржавчиной, а сосудистый клей, гроздья розовых, резинообразных альвеол в пробирках, клетки серого вещества и витки нервов превратились в черную слизь. Пробирки откупорили, и из них на полицейских пахнуло мерзким запахом разложения.

Роберт Силверберг

ТОРГОВЦЫ БОЛЬЮ

Заблеял телефон. Нортроп легонько двинул локтем вмонтированный заподлицо переключатель и услышал голос Маурильо:

— Получили гангрену, шеф. Необходима ампутация сегодня же.

Нортроп почувствовал, как застучало в висках при мысли о действии.

— На сколько чек? — спросил он.

— Пять тысяч за все права.

— Без анестезии?

— Нет, — ответил Маурильо, — я старался любыми уговорами.

— Что ты предложил?

— Десять. Они не согласились.

Нортроп вздохнул.

— Видимо, мне придется взять это в свои руки. Где пациент?

— Больница Клинтон Джинерэл. В общей палате.

Нортроп поднял нависшие брови и зарычал, зло глядя в экран.

— В общей палате? И ты не смог их уломать?

Маурильо словно сжался:

— Родственники упорствовали, шеф. Старику уже ни черта не нужно, но родственники…

— О’кэй. Сиди на месте. Я выезжаю, чтобы завершить сделку, — огрызнулся Нортроп.

Он выключил видеотелефон и достал из стола пару чистых бланков: вдруг родственники отступятся. Гангрена гангреной, а десять тысяч — это десять тысяч. И бизнес — это бизнес. Фирмы теребят его. Нужно поставлять товар или убираться отсюда ко всем чертям. Он ткнул большим пальцем автомат-секретарь:

— Машину через тридцать секунд к выходу на Саус-стрит.

— Слушаюсь, мистер Нортроп.

— Фиксировать все звонки в течение получаса. Я еду в Клинтон Джинерэл. Не хочу, чтобы звонили туда.

— Слушаюсь, мистер Нортроп.

— Если позвонит Рэйфилд из Главного управления, сказать, что я готовлю для него нечто первоклассное и… — о, черт, — я позвоню ему через час.

— Слушаюсь, мистер Нортроп.

Нортроп бросил сердитый взгляд на механизм и покинул кабинет. Гравитационная шахта камнем пролетела сорок этажей за время, какое трудно было зафиксировать. Машина ждала там, где было приказано. Длинный, обтекаемый “Фронтенак-08” со стеклянным, пуленепробиваемым верхом. На работников компании сплошь да рядом нападали всякие психи.

Он откинулся назад, уютно погрузившись в плюшевую обивку. Машина спросила, куда ехать. Нортроп указал путь и добавил:

— Подбодриться бы чем-нибудь.

Из аптечного ящика прямо к Нортропу выкатилась таблетка. Он с усилием протолкнул ее в себя. “Маурильо, меня тошнит от твоей работы, — думал Нортроп. — Не можешь самостоятельно завершить сделку. Хотя бы разочек. — И он мысленно заметил себе: — Маурильо отстранить. Компания не может терпеть неэффективность”.

Старая больница размещалась в примитивном архитектурном нагромождении из зеленого стекла, столь популярном шестьдесят лет тому назад. Плитообразное здание без признаков изящества или индивидуальности.

Дверь главного входа раздвинулась и пропустила Нортропа внутрь. Ударил в нос привычный запах больницы. Большинство людей находит его неприятным. Однако не Нортроп. Для него это запах долларов.

Больница была настолько старой, что до сей поры там работали санитары и сестры. Конечно, механизмы сновали по коридорам туда и обратно, однако здесь и там сестры среднего возраста все еще не сдавали своих позиций — ловко тащили поднос с кашей, а трясущийся санитар помахивал щеткой.

На заре своей деятельности в телевизионной компании Нортроп делал документальные фильмы об этих живых ископаемых больничных коридоров. За один ему присудили премию. Он помнил этот фильм — морщинистые, с отеками под глазами лица сестер и сменившие их сверкающие механизмы, живое олицетворение нечеловеческого в больницах нового типа. Прошло много времени с той поры, как Нортроп делал подобный фильм. Нынешняя жизнь диктовала хронику другого рода, особенно с того дня, как появились интенсификаторы и телепередачи о медицине стали искусством.

Механизм проводил Нортропа к палате № 7. Маурильо ждал. Маленький хвастливый человечек с подпрыгивающей походкой. Сейчас он не очень-то прыгал: понимал, что на сей раз смямлил. Глядя на Нортропа снизу вверх, Маурильо осклабился пустой ухмылкой и сказал:

— Шеф, вы, бесспорно, сделаете это быстро!

— Через сколько времени можно ожидать первых конкурентов? — послышался встречный вопрос. — Где пациент?

— Вон там, в углу, за занавеской. Я приказал ее повесить, чтобы завязать отношения с наследниками. Родственниками, я подразумеваю.

— Заполните анкету, — сказал Нортроп. — Кто распоряжается?

— Старший сын, Гарри. Будьте с ним начеку. Жадный.

— Кто не жадный? — вздохнул Нортроп.

Они остановились у занавески. Маурильо раздвинул ее. Палата была длинной, и больные все разом зашевелились. Потенциальные экспонаты для фильмов, все без исключения, подумал Нортроп. Мир переполнен различными болезнями, и одна тянет за собой другую.

Он шагнул за занавеску. На кровати лежал человек. Лицо, искаженное болью, исхудавшее, с ввалившимися глазами казалось зеленоватым под слоем давно не бритой щетины. У кровати стоял механизм с трубками для внутривенных вливаний. Трубки лежали поверх одеяла и убегали под него.

Пациент выглядел по крайней мере на девяносто. “Если даже сбросить десять лет за счет болезни, все равно он стар”, — подумал Нортроп.

Вот они, родственники, столкнулись с ним лицом к лицу.

Из восьми человек пятеро были женщины от подростков до среднего возраста. Из троих мужчин старший выглядел под пятьдесят, двое других — лет на сорок. Сыновья, племянницы, внучки, сообразил Нортроп.

И он произнес могильным голосом:

— Понимаю, это, должно быть, ужасная трагедия для вас. Цветущий человек, глава счастливой семьи, — Нортроп уставился глазами в больного, — но я знаю, он выкарабкается, я вижу в нем внутренние силы.

Старший родственник сказал:

— Я Гарри Гарднер, сын. Вы из телекомпании?

— Я директор, — ответил Нортроп. — Как правило, не посещаю лично, но ассистент рассказал мне, какая человеческая драма произошла здесь и какой мужественный человек ваш отец…

Человек в постели не открывал глаза. Он плохо выглядел.

— Договорились, — сказал Гарри Гарднер. — Пять тысяч монет. Мы бы ни за что не пошли на это, если бы не больничные счета. Они могут стать для нас настоящим крушением.

— Отлично понимаю, — ответил Нортроп самым елейным тоном. — Мы готовы увеличить сумму. Нам хорошо известно, какое бедствие терпит от больницы маленькая семья, особенно сегодня, во времена широкого использования средств предосторожности. Поэтому мы можем предложить…

— Нет, наркоз должен быть! — сказала одна из дочерей, оплывшая жиром, неряшливо одетая женщина с бесцветными тонкими губами. — Мы не разрешим вам заставить его страдать!

— Это был бы для него лишь момент боли. Поверьте мне. Анестезию начнут немедленно после ампутации. Разрешите нам захватить только единственное мгновение.

— Это неправильно. Он стар и нуждается в самом лучшем лечении. Боль может убить его!

— Напротив, — успокаивал Нортроп. — Научные исследования показали, что в случаях ампутации боль оправдана. Создается защитная реакция, понимаете, в некотором роде местная собственная анестезия. Больному не грозит страдание от пагубных побочных явлений химиотерапии. Показатели опасности постоянно под контролем, и процедуру анестезирования введут немедленно. — Нортроп сделал глубокий вдох и, бойко выруливая, двинулся к последнему препятствию. — Мы обеспечим повышенный гонорар, и вы сможете предоставить своему дорогому отцу лучшее медицинское обслуживание. Скупиться бессмысленно.