Поколение пепла (СИ)

Глава 8. Инь и ян

В тот день он чуть не опоздал на службу. Миновав КПП с молчаливо усмехающимися охранниками, Данилов трусцой побежал через асфальтированную площадку перед Замком.

На флагштоке перед огромным зданием больше не было эмблемы Сибаргопрома. Там полоскались на пронизывающем ветру красный флаг и российский триколор, который Краснов назвал «власовской тряпкой». Сам коммунар теперь трудился бригадиром на стройке, его подчиненными были его бывшие заключенные. Многие возражали против такой скорой амнистии, но она сделала очень много для умиротворения заринцев. Богданов настоял на ней.

«У меня нет пасынков и падчериц. Я всем буду отцом и всех буду держать в одинаковых ежовых рукавицах».

Заняв дворец олигарха, Богданов многое из мебели, картин и других предметов внутреннего убранства приказал убрать. Что-то унесли на склад, что-то отдали в школы, клуб и больницу. Свои комнаты на третьем этаже он тоже обставил по-новому, в стиле «сталинский ампир», как сам он говорил. Только иконы, которые были у Мазаева и в рабочем кабинете и в личных покоях, председатель оставил. По крайней мере, в одном они с покойным магнатом были похожи.

Одних только шуб, принадлежавших дочке и любовнице Мазаева, хватило, чтоб одеть две сотни женщин города для свободного от работы времени. Шубы выдавались в порядке премирования.

Все, что имело художественную ценность, отправилось в городской краеведческий музей. Драгоценности и золото — в фонд Будущего. Данилов был одним из кураторов этого фонда, но занимался он не материальными, а духовными богатствами. Так называемым «мегаархивом». Для него это была самая часть работы…

В следующую секунду Данилов понял, что нельзя размышлять о чем-то постороннем, когда бежишь. Только хорошая координация движений помогла ему не опрокинуть бак с мусором, когда он чуть не налетел на дворника. Александр узнал его. Бывший помощник губернатора, одетый в синюю спецовку, сгребал в кучу сухие листья и собирал руками сор, который приносил вездесущий ветер. Под красным носом коркой засохли сопли.

Бывший чиновник уже хотел что-то злобно пробурчать, но, увидев, кто перед ним, отступил в сторонку, произнеся угодливо:

— Извините.

— Да пустяки, — Данилов в который раз подумал, что даже тень, падающая от его босса, пугает людей.

Особенно коренных заринцев.

Они так пока и не стали одним народом. Кто-то шипел за спиной, у кого-то хватало смелости в лицо сказать: «выродки, валите к себе домой».

Но дальше слов не заходило, так как с оружием пока были только северяне. Из местных пока вооружили только сто человек, часть из которых была с Мясником во время штурма «Зимнего дворца», а остальных выпустили из мазаевского каземата, где людей морили голодом, приковывали к стенам и держали по пояс в ледяной воде. Эти были благодарны новосибирцам по гроб жизни. Из них получились самые преданные помощники в обустройстве на новом месте.

Город легко вместил в себя всех бывших жителей Подгорного. Чтобы не провоцировать бытовые конфликты, им отдали восточную часть Заринска, коренных жителей вместе с «репатриированными» пленными уплотнили в западную.

Переселение подгорновцев было проведено в рекордные сроки и очень организовано. Никто не потерялся, никого не забыли, никто не погиб под колесами. Все ценное было забрано с собой, демонтировали и вывезли даже промышленное оборудование.

Сейчас в октябре повсюду еще были видны следы недавнего аврала: разрытая земля, сваленные стройматериалы, поврежденный асфальт. Но зато они были полностью готовы к зиме. Даже пайки уже были рассчитаны. Из-за военных передряг оба города потеряли половину урожая и треть нескоропортящихся запасов. Но и ртов стало меньше, как бы цинично это не звучало.

Шансы дожить до весны у них были.

Когда они сюда пришли, в городе действовала очень интересная экономика: бартерно-распределительная. Мазаев был властелином всего, он кормил и одарял подарками тех, кто ему служил. Но отдельные начальники были независимыми экономическими субъектами. С поправкой, что за неудачи они лишались голов. В городе действовал рынок, а большинство зависимого населения вообще крутились как могли.

Настоящим шоком после победы стало для новосибирцев то, что рабство может существовать не только на Кавказе и в Афганистане. Оказывается, русские тоже могли держать своих соотечественников в ямах и заставлять работать за миску с вонючей бурдой или червивые сухари. От случая к случаю Заринск активно использовал рабочую силу из «диких» районов, завозя оттуда людей буквально вагонами. Это были одноразовые рабочие, которых после окончания работы в лучшем случае выкидывали, а в худшем убивали. И если постоянное население города Мазаев хоть как-то берег, то процентов десять населения Заринска не имели никаких прав вообще. Их могли загонять до смерти или убить без всяких последствий. Племенной скот, который олигарх, надо отдать ему должное, сберег, ценился гораздо выше.

На всей территории нового государства Богданов под страхом смерти запретил такое рабовладение, и под страхом исправительных работ — меновую торговлю едой, одеждой и еще десятком товаров («А безделушки меняйте сколько хотите»). Последний запрет, впрочем, соблюдался не так строго, а за пределами города и вовсе существовали послабления. Владимир, похоже, понимал, что наладить систему распределения в масштабах региона невозможно, поэтому дал союзным поселениям немного свободы действий. Но ревизоров посылал регулярно.

Помимо гарантированного всем скудного минимума, фиксированная оплата продуктами полагалась за труд. На личном контроле у правителя было обеспечение детей, больных и стариков. Сам Данилов получал паек по второму из четырех разрядов. По первому получали разведчики и бойцы. Себе скромный Богданов тоже поставил второй.

Приказы, указы, распоряжения, назначения — дикая скука. «Выделить столько-то того-то для работ по реконструкции чего-то». От казенного и одновременно безграмотного стиля его тонкое литературное чутье буквально корежило. Но Александр честно читал их, даже исправлял орфографические ошибки и вставлял запятые.

А в прошлый понедельник Данилов увидел, как превращаются написанные им на белой бумаге слова в действия. Он присутствовал на первой в Новом Заринске публичной казни. Это было ничуть не лучше, чем участвовать в этом самому.

Люди, который в полдень привели на главную площадь, были бандитами и грабителями, дезертировавшими из мазаевской армии. Но, конечно, их наказывали не за это. За ними тянулся длинный кровавый след, но доказать можно было только два последних эпизода, когда при нападении на деревню они никого не убили и даже не изнасиловали, а только отобрали еду.

Если бы они отбирали вещи, их бы ждал лагерь и исправительные работы, но они оставляли голодать других, а за это полагалась только смертная казнь. Саше пришлось присутствовать. Он видел, как пятерых тощих, грязных и всклокоченных мужчин подвели к облезлой кирпичной стене, но глаза завязывать не стали.

Мищенко с автоматом, весь в черном как эсэсовец, один был расстрельной командой. Весь город его боялся, но вряд ли кто-то хотел бы делать за него эту работу.

Богданов зачитал приговор, палач лязгнул затвором, и дал короткую очередь. Приговоренные дружно попадали на землю, будто в молитвенном экстазе. Одного отбросило аж до стены, и он сполз по ней, оставляя на серой известке темно-вишневые подтеки.

После этого, сидя за столом в своем кабинете с горячим чаем, Данилов думал о природе человеческой. О том, что душу каждого можно расположить на линейке между добрым доктором Швейцером и не очень добрым доктором Менгеле. Это — два полюса, достичь которых в обычных условиях почти невозможно: среда помещает стать и ангелом, и зверем. А тех, кто станет, вытолкнет прочь — в монастырь, в тюрьму, в психушку. Поэтому в нормальной жизни экстремумов достигают лишь единицы. Но в экстремальных условиях, на войне или на пожарище достичь абсолюта проще. Так появляются монстры и герои.