Одиночка. Трилогия (ЛП)

Я выбросил вверх руки и, что было сил, ударил его ладонями по ушам. Он упал назад. Маленькая победа! Только вот другие Охотники были в каком–то десятке метров. Я тянулся к пистолету. И тут в тишину ворвался рокот двигателей: я увидел машину!

Это Боб за рулем грузовика выехал на заснеженное поле, а следом за ним появились остальные. Почти пятьдесят человек в каких–то ста метрах!

Охотники остановились, оценивая ситуацию.

– Джесс! Джесс! Мы здесь! – звала Рейчел. Они с Фелисити стояли на другом краю поля. Все были на местах, только я оказался на полпути: ни туда и ни сюда.

Калеб осторожно приближался. Я больше ни в чем не сомневался. Он вел себя как хищник на охоте, который готов на все, лишь бы убить жертву. Он шел медленно, не сводя с меня глаз. А следом за ним, в десятке шагов, приближались другие Охотники. Я стал искать глазами пистолет и вдруг оцепенел. Сверху донесся шум: громкий, оглушительный, он быстро нарастал, приближаясь. У меня отнялись от ужаса руки и ноги, моментально выступил ледяной пот по всему телу, подступила тошнота.

Один за другим раздались взрывы – настолько громкие, что я ничего не слышал, только чувствовал удары звуковой волны.

Охотники попятились назад. И лишь Калеб все так же смотрел на меня.

Я потерял из виду пистолет: снег мело неукротимым воздушным потоком. Я отступал от надвигавшегося на меня Калеба. Серый силуэт Манхэттена ощерился у него за спиной. Взрывы прекратились, сменившись размеренным оглушительным гулом. Перепугавшиеся было Охотники вновь двинулись вперед, не желая упускать добычу. Их искаженные жаждой крови лица казались мне такими знакомыми, такими привычными….

– Калеб, не надо! – заорал я, пытаясь перекричать шум, но он не отреагировал.

Гул стал невыносимым, ветер сбивал с ног. Я непроизвольно зажал уши руками. Даже Калеб задрал голову кверху, чтобы увидеть источник шума.

С запада на фоне низкого темного неба к нам двигалась воздушная армада. Пока я осознал, что происходит, десятки самолетов, вертолетов, каких–то машин, похожих и на те, и на другие сразу, оказались почти у нас над головами. Они заслонили небо, слетелись со всех сторон. Винты серых военных аппаратов рвали воздух, вздымая вихрями снег; вертолеты зависли чуть под наклоном, а затем один за другим, стали опускаться на поле.

Кем бы ни были сидевшие в них люди – врагами или друзьями, они не особо церемонились с зараженными. Пулеметные очереди, оставляя красноватые траектории, срезали всех подряд. Оставалось только ждать, что последует.

– Нет! – заорал я, отталкивая набросившегося Калеба.

Мы с ним болтали, шутили, вместе мечтали и планировали, а теперь его лицо стало таким…

– Стой!

Я ударил его кулаком в висок, но он даже не заметил.

Калеб был сильнее, выше, чем я, и руки у него гораздо длиннее. Уже через мгновение они сомкнулись у меня на горле. Наверное, он убивал так не впервые, раз столько времени выживал на улицах.

Мне показалось, что выглянуло солнце. А может, это от удушья поплыли перед глазами цветные круги. Развязка – жестокая, грандиозная развязка – близилась: один из нас должен умереть. И не важно, кто это будет. Так или иначе, потери не избежать: я лишусь либо жизни, либо части себя. Только почему я должен погибнуть от руки друга, ведь это нечестно? В горле появился вкус крови. Сил бороться больше не было. Я отпустил руки.

Калеб не ослаблял хватки – наоборот. Я повернул голову к людям, наблюдавшим за нами от линии деревьев. Охотники. Некоторые с засохшей кровью на лицах, но большинство – слабые, безвольные зараженные. И те, и другие внимательно смотрят на нас. Человек сто, не меньше. Знакомые лица. Худой, измученный мальчик. Вот он отвел от меня взгляд и повернулся к своим.

Я больше не сопротивлялся. Этот Охотник мне помогает: помогает мне попасть домой. Раздавленное горло наполнилось кровью. Последний вкус, который мне суждено почувствовать. Последний вдох. Домой…

Я лечу над землей. Сколько раз мне хотелось вот так парить над городом. Я лежу на спине, а небоскребы проносятся у меня над головой. Мне легко. Движение не требует усилий. Легко и холодно.

Ко мне прикасаются руки. Такая картинка была у Калеба в книжке, на репродукции росписи Сикстинской Капеллы. Мы ходили туда с бабушкой, когда мне было десять. Время идет. Меня несут. Холодно. Я не один. Дом все дальше. Я не знаю, куда меня несут. Падаю.

Я лежу на земле. Надо мной склонились озабоченные лица. Я смотрю на них и улыбаюсь, потому что знаю, где я: среди друзей, среди людей, среди Охотников. Все смешалось, реальности замещают друг друга, предлагая каждая свой дом, приглашая войти.

Я не слышал выстрелов. Я только почувствовал, как хватка на горле ослабла, как руки отпустили меня. Калеб все еще был сверху. Я хорошо видел его лицо на фоне мрачного неба. Он смотрел на меня и – мне этого никогда не забыть – узнавал! Он понял, кто я такой, и улыбнулся! А потом его не стало.

– Я хочу жить, после того, как умру, – сказал он.

Я кивнул.

– Так и будет.

Он улыбнулся.

– Возьми мои тетради, сохрани их. Слова нельзя убить. Ты знаешь.

Мы сидели рядом. Под серо–голубым небом. Шевелились голые ветви деревьев. Пролетела чайка. Ветер принес запах моря. Я думал, что ответить ему. И не знал…

Когда я пришел в себя, оказалось, что я лежу на боку на земле, а щеку и рассеченную бровь обжигает ледяной снег. От вертолетов бежали солдаты с автоматами наперевес и стреляли. Я вспомнил: они убили тех Охотников. Кричали люди: от боли и страха. Их перекрикивали военные: отдавали приказы. Ко мне кто–то прикоснулся, я поднял глаза и увидел тех, кого больше не надеялся увидеть.

Надо мной склонились Рейчел, Фелисити, Пейдж и Боб. Все вместе. Совсем рядом. Я смотрел, чтобы убедиться: они – все вместе и каждый в отдельности – настоящие, живые. Я хотел, чтобы они подружились и помогали друг другу. Я хотел, чтобы они сказали: всё в порядке, все позади. Но времени не было. К ним подбежали люди с оружием. Слух возвращался, но я не мог разобрать, что они говорят.

Да и зачем? Все и так ясно: мы выжили, пришли военные и не собираются стрелять в нас. Боб снова держал в руках камеру. Калеба нигде не было. Получил ли он то, о чем просил? Или он исчез, испарился, чтобы самому встретить конец? Ледяной воздух все сильнее обжигал горло, я старался делать вдохи как можно осторожнее, пока совсем не перестал дышать.

25

Сознание то возвращалось, то исчезало. Я понимал, что со мной происходит, но не знал, то ли это конец какого–то состояния, то ли продолжение…Мне нравилась легкость, нравилось ощущение парения…

Я дома: летний зной, синее небо, запах скошенной травы. Смех, шутки, болтовня с друзьями. Я все это помню. Каникулы перед выпускным классом. Уроки и домашние задания подождут еще пару недель, а сейчас время отдыхать, есть, спать и веселиться.

Баскетбольный мяч бьет по щиту. «Подбор!» Нога скользит, и я лечу над горячей, излучающей тепло площадкой. В сегодняшней игре не место шуткам. Голова работает, но я думаю как–то странно. И с памятью творится неладное. Я сегодня могу все на свете, и вижу все на свете. Это действует адреналин. Ты реагируешь без промедления, моментально принимаешь решения. Скорость – главное.

Я подымаюсь. Объявили перерыв, и мы идем пить.

Стоит жара. Вокруг меня вьются мухи – они, наверное, никогда не устают. Через распахнутые двери на площадку несет пыль со двора, который дождь не промачивал как следует лет пятнадцать. Хорошо, хоть ветерок дует, а то жара была бы невыносимой.

Мы играем против команды взрослых парней. У них капитаном старший брат моего одноклассника, которого я обогнал на один балл и попал от Австралии в лагерь ООН. А ведь он очень хотел поехать, но я его обогнал. Бьюсь об заклад, он весь год готовился и просиживал штаны над конкурсной работой, а я потратил на нее полдня. Теперь его старший братец собирается взять реванш.

Мы снова на площадке. Обмен взглядами. Они решили, что мы наложили в штаны.