Злом за зло (Драконоборец - dark edition) (СИ)

— К ахогу.

Один за другим волшебники скрылись в необычном портале. Последним шел Орландо, который что-то выронил в последний момент. Прежде чем Тобиус успел окликнуть его, демонолог скрылся, портал исчез, а осколки оникса тут же растаяли. С засыпанной соломой земли, местами украшенной россыпью козьих горошин, магистр поднял клочок смятой бумаги, несший в себе послание. Подчерк был убористым, но очень четким и вообще близким к идеалу. В Академии Ривена всех адептов учили каллиграфии, ибо маг обязан уметь писать очень быстро, но при этом разборчиво и безукоризненно грамотно. Нельзя относиться легкомысленно к словам, когда от них зависит твое могущество и твоя жизнь.

"Кто-то в Академии склонен считать, что Вы и ренегат одинаково стрижете бороду^[45], но есть и те, кто не сомневается в Вас. Мы знаем, что Вы достойный человек и маг. В Академии Ривена у Вас есть друзья".

Белые брови магистра сошлись на переносице. Будучи зажатой в бронзовых пальцах, бумажка мгновенно воспламенилась и сгорела дотла.

Опустевшую обитель семьи Летье Тобиус покидал в смешанных чувствах, накинув на голову капюшон. Ему пришлось немного подождать конца службы в одном из проулков близ церкви, чтобы затем войти в почти пустой молельный зал.

— Прекрасный день, чтобы славить Господа, не правда ли, отче? — спросил маг, неслышно приблизившись к Эмилю Сарге со спины.

Священник вздрогнул и быстро обернулся.

— Хотя один мой знакомый монах говорил, что абсолютно любой день хорош, чтобы славить Господа. Вы виделись с моими… друзьями? Теми, что носят красное и отпускают смешные бороды.

Священник не ответил, но несколько раз торопливо кивнул, и Тобиусу показалось, что божий человек его боится.

— Я тоже с ними свиделся, после того как вернулся из леса. Они велели мне переговорить с вами, прежде чем уйду. Вы не против?

— Нет, — почти шепотом ответил отец Эмиль. — Давайте выйдем в сад, а то здесь душно…

— Извольте.

В крохотном садике при храме легче дышалось. Священник опустился на лавку в тени плодоносящей яблони, а серый магистр остался стоять, вдыхая ароматы летних цветов.

— Когда вы пришли, — собравшись с силами, начал отец Эмиль, — я узнал вас. Почти сразу узнал.

— Разве мы знакомы?

— Нет… хм… но пять лет тому назад Инвестигация распространила ваше описание во все приходы Вестеррайха. Возможно, вы изменились за эти годы, но главная-то примета осталась — не каждый день можно встретить человека с такими глазами.

— Когда вы отослали весточку? Когда удалились для переодевания перед походом к Летье?

— Да. Я написал письмо и отослал голубя в столицу, где находится главная штаб-квартира Инвестигации Архаддира, и я…

Тобиус без разбега запрыгнул на забор, отделявший зеленую вотчину отца Эмиля от краснокирпичных улочек Шем-ду-Махгритэ.

— Простите меня! — закричал клирик, прежде чем чужак спрыгнул на другой стороне.

— Вы не сделали ничего дурного, отче, — отозвался тот, — наоборот, исполнили свой долг. Мне решительно не за что вас прощать.

— Я знаю! Но мне плохо! — взмолился Эмиль Сарга. — Как будто… как если бы я предал хорошего человека!

— Значит, это вы хороший человек, раз испытываете угрызения совести. А я — не очень, так что выбросьте из головы.

— Но эти ривы сказали, что если одержимая выкарабкается, то лишь вашими стараниями! Скажите, это вы побороли демона?

— Нет. Он сам ушел, достигнув каких-то своих целей, а я был лишь глупцом, плясавшим под его дудку, не более. Успокойтесь, отче, человек вроде меня не заслуживает ваших страданий. Лучше помолитесь за меня. Грешникам нужны чужие молитвы.

Тобиус спрыгнул с забора и уже внизу, отряхивая с сапожных чехлов пыль, услышал:

— Постойте! Вы забыли костерок! Вы забыли святыню!

— Оставьте себе, а лучше пусть его носит дочь месье Летье. У меня этот костерок без дела валялся на дне сумки пять лет, и я даже не вспоминал о нем. Это нехорошо, пусть святая вещь служит благому делу. Прощайте, отче.

Следовало поторапливаться, ибо хотя маг не знал, чем провинился перед Святым Официумом, выяснять это у него не было ни малейшего желания.

Многие хвори, прежде чем проявиться во всей красе, имели обыкновение накладывать на ничего не подозревающих людей свои едва заметные клейма — первичные симптомы, распознав которые, опытный лекарь вовремя принимал меры. Путешествуя по Архаддиру, Тобиус чувствовал себя бессильным, неопытным лекарем, ибо те симптомы, которые он наблюдал, совсем не казались первичными. Страна заболевала одной из самых страшных и смертоносных болезней, которым был подвержен род человеческий, — войной.

Обходя стороной города, двигаясь, когда пешком, когда на почтовых каретах, а когда и вместе с цитарскими аламутами, он отмечал, с какой частотой перемещались по дорогам полки архаддирской пехоты, кавалерийские эскадроны и обозы с артиллерией. Свежими ранами тут и там разверзались огромные, чадящие, дурно пахнущие лагеря, где днем и ночью постигали азы военного ремесла рекруты-новобранцы. Архаддир готовился к войне, только об этом и говорили в придорожных кормильнях, на торговых стоянках и на почтовых станциях. Часто всплывали имена наемных компаний, обретших определенную славу, тут и там сновали торговые поезда купцов из Димориса и Шехвера, негоциантов из Соломеи и Эстрэ — королевство закупало провиант, оружие и всевозможное сырье как на своих рынках, так и на иностранных.

У волшебника при виде всего происходившего закрадывалось очень неприятное ощущение, будто его непростительное опоздание уже предрешило исход политического конфликта, и война была неизбежна.

За добрых пять лиг до того, как город можно было разглядеть, Парс-де-ре-Наль уже приветствовал странников чадом десятков тысяч печных труб и ужасным смрадом. Столица Архаддира, говоря без лишней деликатности, жутко смердела, что, однако, становилось несущественным, когда созерцатель пытался осознать ее размеры. Если бы Тобиус когда-либо услышал изречение драматурга Шарля де Нарделя, сравнившего Парс-де-ре-Наль с растолстевшей куртизанкой, чьи телеса лезут сквозь дырявый корсет^[46], то, возможно, отчасти бы и согласился. Город вырывался из неровной линии старинных крепостных стен, образуя под оными самостоятельные города-районы, темные, запутанные, пахучие клоаки, переходившие одна в другую и населенные беднотой. Река, втекавшая в объятья каналов, вырывалась обратно бурой от грязи и нечистот, огромный порт напоминал одновременно пару щербатых челюстей, смыкавшихся на теле водяной змеи, и огромную колонию бесконечно копошащихся вшей — грузчиков, торговцев, чинуш, стражников, попрошаек, воришек и прочих.

— Огромный город, а, Годявир?

— Очень большой, Цагар, — согласился Тобиус, взирая на Парс-де-ре-Наль с высоты холма Силеи, одного из девяти Гессеманских холмов, окружавших столицу, — очень большой. В Вестеррайхе едва ли наберется пяток городов, сравнимых с ним размерами, а тех, что обширнее, и того меньше.

— Точно! — В больших ладонях Цагара жалобно хрустнули ореховые скорлупки, и предводитель аламута протянул магу слегка раскрошенное ядрышко. — Ты туда?

— Да.

— Останься еще на одну ночь. К закату мы обустроимся здесь, разведем костры и пожарим ежей. Музыка и песни будут звучать в твою честь, и люди смогут попрощаться.

Тобиус взглянул на небо, чтобы отметить расположение солнца, но и сам не заметил, как стал выискивать на густеющей сумеречной синеве длинный красный шрам кометы. Закат близился.

— Не могу.

Цитар кивнул кудрявой головой и решил не настаивать. В среде его народа все прекрасно знали, что если уж человека зовет путь, то человек не может не идти. Путь аламута пока что оканчивался на холме Силеи, где цитарам разрешали разбивать стоянки и открывать ярмарки. В саму столицу Архаддира им путь был заказан, хотя некоторые все-таки пробирались.

— Стало быть, давай прощаться.