Наират-1. Смерть ничего не решает

Мэтр пересадил Кусечку на низкий табурет и, кинув на стол тубу, жестом поманил Турана.

— Думаю, вам будет интересно. Наир ничего не понимают в искусстве, но вы наверняка видели работы Шоддахи и Руава, Терци и Паркуни, Флаво Сухорукого или хотя бы Санхары Ясного. Да, да, не удивляйтесь, некогда мне доводилось бывать в великолепной Байшарре. Я знаю, что библиотека ее славится не только собранием книг. Нет, нет, мой друг, я не стремлюсь в вечность, хотя и уповаю, что скромные труды мои не останутся незамеченными в этом мире, и оттого премного ценю возможность продемонстрировать их человеку просвещенному.

Он долго возился с тубой, царапая кожу, норовя поддеть примерзшую крышку, потом так же долго вытаскивал свернутые листы. Ни на секунду не замолкая, раскатывал их поверх стола, аккуратно переставлял набор чернильниц, коробки с перьями, чертежный инструмент и прочие мелочи.

— Ты посмотри, посмотри, я старался изобразить все в точности! Детали и еще раз детали! Максимальная аккуратность! Максимальная достоверность!

У Аттонио получилось. Пожалуй, это был первый случай, когда его болтовня соответствовала действительности. Теперь Туран понял, за что так не любят работы мэтра.

Треклятый загон, который не то для овец, не то для коров, но в этом, рисованном варианте — для сцерхи. Замерла Красная, вытянув шею в попытке достать до человека. А тот стоит, не решаясь шагнуть навстречу. Растерян. Беспомощен. Почти готов убивать. Но убивал не он, убивали его, на следующей картинке и еще на трех.

— Я думаю, что если попробовать не рисунок, но печать? Скажем, в пять-семь досок? Естественно, за основу мягкий лак, перекрытый акватиной или лависом. Или исключительно литография на несколько камней? Это позволит сохранить точность, мягкость и вместе с тем придать красок.

Красного и белого. И черного немного. Те же цвета, что и в долине Гаррах. Те же цвета, что и везде в Наирате. Проклятая земля. Проклятые люди. Тем хуже для них, тем лучше для пушек. Пусть несется рык их над Гаррахом и Ханмой, над Кавашем и Гушвой, над Красным трактом, дорогами и деревнями. Пусть летит дым, пусть рвут землю ядра. Земле не привыкать — стерпит.

— Уверен, каму понравится. Там еще целый ряд этюдов по вскрытию, не желаешь взглянуть? Интересны также зарисовки скусов плоти и характерная форма ран от когтей. Смотри, ощущение, что резаные, а не рваные. Есть несколько крупных планов.

— Мэтр. — Туран испытывал жгучее желание вогнать несколько перьев прямо в ладони художнику. — Вы не боитесь?

— Чего?

— Ну хотя бы болтать языком о таких вещах. Ыйраму бы не понравилось. И Куне тоже.

Дрогнули губы, съехались над переносицей брови и разошлись в стороны, возвращая лицу прежнее, незамутненно-восторженное выражение. Мэтр Аттонио не боялся. Более того, кажется, подобная догадка развеселила его.

— Молодой человек, я некоторым образом уверен в вас. Наблюдательность, интуиция — называйте как хотите. Но вы последний, кто заинтересован выносить нашу беседу за пределы шатра. Так? Хотя ведь ты злишься на меня вовсе не из-за этого? Точнее, не совсем из-за этого? Ты чрезвычайно нервозен. Ну да почти все, попадая в Наират, меняются. Увы, не в лучшую сторону. А теперь идем, самое время поработать над действительно серьезными вещами.

Он сгреб Кусечку и, ухватившись за Туранову руку, потянул за собой. А пальцы у него цепкие, жесткие, не такие у художника быть должны.

— Эпохальное полотно «Тегин Ырхыз Мироносный принимает мир от склан» требует тщательнейшей подготовки. Хотя, признаться, наир и мир — понятия лишь с виду рифмуемые! — Мэтр визгливо засмеялся собственной шутке. Он бодро пробивался сквозь полотняный лабиринт лагеря и тащил следом Турана. — Полагаю, сам тегин обрадовался бы эпитету Победоносный. Но как знать, как знать, он молод, все впереди. Взойдет на трон и начнёт…

Начнёт. Прав живописец, наир и мир — не та рифма, которая рождает верный образ. Наир и мир — понятия чуждые. И раз уж им война ближе, то пусть воюют. Сначала за трон, а потом… потом…

— Нет, ты не поверишь, сколько мне пришлось писать полотен. Я, чтоб ты знал, мой юный друг, был удостоен чести лицезреть не только ясноокого кагана Тай-Ы, но и отца его. О, славное было время, но неспокойное даже по здешним меркам. Я хорошо помню, какой кровью ясноокому обошелся престол. Мятежи там, мятежи тут. Даже когда Тай-Ы взял-таки плеть каганскую, все равно мятежи. Слишком много, слишком часто. — Проклятый старикашка повис на руке, отвлекая и раздражая самим фактом своего присутствия. Угораздило же наткнуться! Балаболит и балаболит, не выговорится никак. — Но ничего, теперь у Тай-Ы появилось, хм, подспорье. Ясноокий Ырхыз, наполовину Ум-Пан. Хотя ему вообще не полагалось вылезти из замка Чорах. Во всяком случае, не раньше, чем его младший брат вошел бы в силу и сменил бы старого Тай-Ы. Многие так думали. И сам каган в том числе. Но что-то взяло и изменилось. Воля Всевидящего, не иначе. И теперь все сидят на бочонке с порохом, да искры ловят. И если какую-нибудь особо крупную не успеют потушить… Бджааа!

Художник подпрыгнул, схватившись за одежду и брызнув слюной в лицо. Туран, шарахнувшись от неожиданности и едва не упал.

Нужно избавиться от этого уродца. Сейчас.

Отодрав цепкие пальцы от рукава, Туран решительно сказал:

— Мэтр, отстаньте от меня.

Аттонио замер. Смешно дернул носом и улыбнулся, после чего картинно произнес:

— Я? Пристаю? Утомляю? Мой нелюбопытный друг, ты можешь идти на все четыре стороны. Раз уж не желаешь посмотреть на главную достопримечательность всего этого действа. Не смею настаивать.

Он неуклюже обнял Турана, развернулся и двинулся дальше, перепрыгивая через грязевые лужицы. Сердито стукнув кулачком по боку ближнего фургона, мэтр взвизгнул и отскочил, когда из-под днища вылез косматый кобель. Пес разразился лаем, только кинулся не на Аттонио, а на Турана. Даже собаки в этой треклятой стране кхарнца за врага считают, а кобелю ведь тамгу под нос не сунешь.

В следующее мгновение Туран вприпрыжку понесся за Аттонио.

— Отдай, сволочь! Отдай!

— Друг мой, что за крики? — мэтр остановился.

— Отдай тамгу.

Аттонои засопел и надул губы.

— Туран, мальчик мой, мне действительно нужно попасть на холм.

— Причем здесь я и этот балаган?

— Там, — художник указал вперед, где, отгороженная полотняной стеной шатров и палаток, шумела толпа и гортанно гундели харусы, — там находится кое-кто, очень занятный. Намного интереснее всей этой байги, значительнее шадов, опаснее кунгаев. И важнее всех их. Мне нужно посмотреть на этого некто. Да и тебе бы не помешало.

Впервые за все время Туран слышал у Аттонио такой голос. Он очень походил на бесцветные голоса ирджиновых «шептунов». И в то же время отличался от них. Просто казалось, что в одно мгновение он лишился всего лишнего: нарочитой визгливости и той самой картинности, торопливости и избытка ненужных словес.

— Пойдем, Туран. Нас там никто не ждет. Именно поэтому мы должны туда попасть.

В ладонь ткнулась чеканная пластина тамги. Коричневый шерстяной шнурок болтался, обрезанный.

У них почти получилось. Протолкались через толпу, кое-как преодолели цепочку вахтангаров в бело-голубых цветах. Пробрались по изрядно стоптанному, а оттого скользкому снегу к холмам, куда, вслед за байгарщиками и тегином, ушла свита. Вскарабкались на сам холм, миновав и жиденький ольс, и тяжелый ельник. И застряли на краю поляны, там, где и должны были — на линии кунгаев в киноварных лентах.

— Стой! — Воин перегородил путь и, скользнув цепким взглядом по мэтру Аттонио и Турану, рявкнул: — Куда?

— Милостью ясноокого Таваша Гыра имею разрешение присутствовать. — Мэтр согнулся и принялся с уверенным видом рыться в многочисленных кошелях. Шли минуты. — Таваша Гыра…

Возня закончилась ничем, только усиливая напряжение.

— Сей славный юноша, — Аттонио как ни в чем не бывало подпихнул Турана, — является помощником кама Ирджина, который в свою очередь служит ясноокому хан-каму Кырыму-шаду, который…