Наират-1. Смерть ничего не решает

— А что в повозке было?

— Не знаю. Когда началось, она вообще пропала. Да мне и не до того было, думал — шею напополам порвало.

— Ясно, камчар. Ступай.

Еще раз поклонившись, Бельт вышел из закутка, зачерпнул горсть снега и обтер лицо. Его колотило и было не понять, от холода это, от жара или от чего-то еще. Зато теперь Ласке можно будет сделать достойный подарок.

С треском и шумом поднялся из кустов вспугнутый ревом рогов глухарь: малая байга завершилась.

Шоска нехотя слез с кареты. Нет, его не гоняли, но после случившегося на льду нужно было поспешать к дядькиной палатке. Всевидящий попустит — и обойдется, а нет, так лучше неподалеку сидеть, не сердить дядьку.

Эх, Сарыг-нане, что ж ты коня-то неподкованного на лед погнал?

Рога ревели и надрывались глашата, ветер да гомон людской перекрикивая. Последний заезд, сам тегин пойдет, так, может, все-таки остаться?

Шоска еще не знал, что ближе к утру Сарыг-нане умрет. А сам Шоска будет плакать, жалея и вредного, но не такого уж и злого наир, которому конь все нутро отдавил, и коня охромевшего: точно зарежут. А заодно станет Шоска жалеть и тихую Тайлу-нойони — рыдать ей теперь по сыну. И думать, что Ниса этой смерти обрадуется, теперь-то ее Когаю Когаем-нане зваться да плеть среброхвостую наследовать.

Сбудутся предсказания.

А спустя семь лет, вырастив из своего первого жеребенка отменного коня, Шоска не пустит его на байгу. Жалко ему станет стройных ног красавца-Сарге. Не стоит их байга.

Но это будет позже, а пока Шоска, закусив губу от обиды на этакую несправедливость жизни, решительно спрыгнул с кареты и поспешил туда, где плотным кольцом окружали Замирный Дом шатры. Взбежав на пригорок, чуть не столкнулся по пути с дядькой, ошрамленным на полморды, но ловко отпетлял в сторону. Это на случай, ежели дядька пинка дать захочет. Но дядька почему-то не захотел.

Пропустив шустрого мальчишку, Бельт глянул с холма вниз и вдруг ясно увидел то самое место, где несколько часов назад бесновался над знаменем тегин. Теперь там ни души, пусто, только взрыхленная копытами грязь со снегом, сдобренная чем-то темным. Вот он, след ясноокого тегина Ырхыза. Вот он — знак его жизни.

Тогда есть ли в ней смысл?

Триада 6.3 Туран

На красной кошме, расстеленной прямо на снегу, сидела старуха. Темная льняная юбка натянулась, грозя треснуть, а вывернутые розоватой, внутренней стороной ладони светлыми пятнами выделялись на ткани. Старуха бормотала заздравницу, громко, но неразборчиво, вздыхая и прихлюпывая хрящеватым носом. При этом лоснящиеся жиром губы ее были почти неподвижны, а по набеленному лицу, мешаясь с мукой и мелом, катились крупные слезы.

— Тут стой, — велел Ирджин Турану и, кинув на кошму монетку, шагнул под полог.

Старуха взвыла, воздела руки, растопырила пальцы с неестественно длинными ногтями. Уродлива она была, но тонкоголоса и жалостлива, и Туран, последовав примеру кама, кинул монетку, которую плакальщица словно бы и не увидела. Только выкрашенные сажей веки дрогнули, и почудилось — мазнуло по лицу холодным нечеловечьим взглядом. Но нет, снова полились слезы, понеслось к небу гортанное пение. Оно вплеталась в туманные косы Гарраха печалью сердечной, что по всем и каждому, по тем, кто уже лежит в земле и тем, кто еще ляжет. По тихим и громким, по сильным и слабым, по разумным и по безумцам.

Последних в Наирате было явно больше. Они летели по заснеженным склонам на неоседланных лошадях, пытаясь догнать и обогнать, не боясь ничего, падая, разбиваясь, умирая. И в атаку также пойдут, не жалея и не сожалея. Волной живою, стеной стальною, плетью и злостью переломят хребет Чунай, перевалятся, затопят Байшарру и весь Кхарн кинут под копыта лошадей своих с гиканьем и воплями, с лютой радостью. А тегин их впереди пойдет, только парадный доспех на боевой сменит да вместо плети, которой толпу потчевал, меч возьмет.

Кырым обещал, что наирцы не пойдут к Чунаю… Но можно ли верить волоху?

— А земля тиха: то снег серебром, то пух ковром. Туманы ползут по ним, — неожиданно ясно, скороговоркой произнесла старуха, протягивая руку. — Дай деньгу, кого угодно отпою. Даж тебя, наперед, ежели надо. Имя только назови.

— Карья. — Туран вложил серебряную «кобылку» и отвернулся. Не хочет он глядеть на эту вестницу смерти, не хочет и думать о том, что происходило тут: задолго ли прежде, в последние ли дни.

Как ни странно, по прибытии долина не произвела на него особого впечатления. Обыкновенная, с лесом, что исчезал при понижении, заснеженными полями и заледенелою рекой. В долине гулял ветер, и сбивались в пестрые стада люди. Пожалуй, если что и удивило, то именно количество людей, явившихся в Гаррах. Точно и вправду на великое празднество. Вот только странное было веселье, не радостными — жалельными песнями сдобренное. Нынешняя бабкина — одна из многих. Но ни она, ни толстые стенки шатра не в силах заглушить детский плач.

Дикари. Варвары. Безумцы. Пусть Ирджин говорит об исконных обычаях Наирата, но разве может быть в обычае подобное? Нет.

Полог откинулся и наружу выбрался кам, наклонился к уху старухи, шепнул что-то — она ответила важным кивком, не прерывая пения — и только тогда обратился к Турану.

— Сложный случай.

— Умрет?

— Все в руках Всевидящего. — Ирджин поднес к лицу ладонь и, скривившись, потер невидимое пятно на коже. — К сожалению, иногда даже эман не способен помочь.

— Буде, бу-у-уде, буде милостиво! — затянула старуха новую песню, закрывая глаза. Видимо, устала плакать, а может, знала, что петь придется до рассвета, а потом еще день, пока не соберется родня мальчишки, и тогда песни запоют иные, не скорбные, скорее уж злые.

Злиться на смерть — весьма в духе наир.

— Мне придется остаться: Сарыг мой родич: — Ирджин, отстегнув от пояса плоскую бляху с выдавленным рисунком, протянул. — Тамга. Возникнут сложности — покажешь, но лучше возвращайся в нащшатер.

— Непременно, — солгал Туран, закрепляя пластину на ремне. Возвращаться он не собирался — когда еще выпадет какой-никакой, а глоток свободы?

— Кхарнцев здесь не любят. Не так, как крыланов, но всё же.

Вероятно, прав был кам Ирджин со своей чрезмерной заботливостью: кхарнцев в Наирате крепко недолюбливали; но это значит лишь одно — надо быть осторожнее. А чему-чему, но осторожности Туран за последнее время научился.

Пожалуй, он и сам не знал, что больше интересовало его: оживающая фактория, лагерь или легендарный Вед-Хаальд. Жалко, что поглядеть на крыланов удалось лишь издали, когда посольство только въезжало в ворота Замирного дома. А что там увидишь? Сидящие на лошадях неуклюже, так, что сразу было заметно, что в седле им непривычно, склан весьма походили на людей. И крылья прятали под шубами. Единственной отличительной чертой, каковую получилось заметить, был цвет кожи — темно-серый, точно гранит, и с виду такой же каменно-жесткий. Поближе бы глянуть, каковы они, крыланы, на самом деле, похожи ли на те картинки из книги Ниш-Бака? Да только убрались те в свое поднебесье, оставив пока долину Гаррах людям. И теперь кипела она жизнью, радовалась и по наирской привычке щедро сдабривала радость чужой болью, той, о которой выла старуха-певчая у черно-желтого шатра.

Впрочем, сейчас и старуха, и Ирджин, в последние дни не отходивший ни на шаг, остались где-то позади, а потому Туран постарался выкинуть из головы неспокойные мысли. Огляделся. Если пойти прямо, то рано или поздно он выберется к Вед-Хаальд, если свернуть налево, то окажется у Замирного дома, а, следовательно, у их с Ирджином шатра.