Вторые руки

. Жаль, это понимаешь слишком поздно. И тогда видишь, как много других, в колесе, ко­торым не дано этого понять. Мы приходим сюда с един­ственной настоящей ценностью — перекинутый через руку плащ, кофточка, куртка, обжитые, настоящие! — а ищем справедливости.

Хомо Дозяйка. Ой, погодите! (вслушиваясь). Это автоответчик. Сказали, чтоб я ждала. А в целом вы ока­зались правы. Я действительно ничего не поняла.

Лавочник. Вот видите...

ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ

Лавочник, вещи, Хомо Дозяйка и Блин Поприколу

Снаружи раздается шум подъехавшей машины, хло­панье дверцами, приглушенная музыка. А. Розенбаум: «Нинка, как картинка, с фраером гребет...». Наслаива­ются голоса:

1-й голос. Да че ты тут забыл?! Шмотья старого не видел?!

2-й голос: А, блин, по приколу! Оттянуться!..

1-й  голос. Ну ты, братан, в натуре крышей поехал! Нашел, с чего при­калываться...

3-й голос. Валим в сауну, пацаны, оттянемся конкретно... 2-й голос. Ну и вали в свою сауну! А мне, блин, по приколу!..

Хомо Дозяйка(стоя с прижатой к уху телефон­ной трубкой, испуганно косится на вещи, смирно висящие на прежних местах, прикрывает мембрану ладонью, ше­потом, Лавочнику). Опять? Я же ничего не трогала...

Лавочник: Это не у меня. Это на улице. Не обра­щайте внимания, такая публика сюда не заходит.

На невидимой улице тем временем продолжается «базар».

1-йголос. Поехали, пацаны. Хрен с ним, пусть зырит...

3-й голос. Ну ты подкатывай, в общем...

Снова хлопают дверцы машины. Взревывает мотор, быстро удаляясь; шаги по ступенькам. Распахивается от пинка входная дверь — и в уни­сон ей где-то далеко в очередной раз, бесстрастно и неотвратимо, бьет колокол.

Щелчок клавиши выключателя. Вспыхивает свет, ветер проносится по лавке. Вывешенная на продажу одежда разом оживает: мелко тре­пещут платья, хлопают рукавами плащи, халаты и куртки, раскачива­ются брюки и джинсы — словно перебирая ногами-штанинами. Смех, звон бокалов, аплодисменты, отчаянный плач ребенка, хлопки то ли фейерверка, то ли открываемого шампанского, то ли выстрелов. Романс «Белой акации гроздья душистые...» сменяется народным хором, исполняющим «Валенки»; поперек врывается «Stairway to Heaven» Led Zeppelin, музыку перекрывает рев мотоцикла со снятым глушителем...

У дверей, продолжая держать одну руку на выключателе, стоит крепко сбитый мужчина лет тридцати пяти — сорока в крахмальной сорочке с расстегнутым воротом и полураспущенным, сбившимся набок галс­туком. Дорогие брюки, лаковые штиблеты, а пиджака почему-то нет. На поясе — мобильный телефон. Стрижка ежиком, трехдневная ще­тина; на лице, хранящем следы длительного кутежа, неожиданное, по-детски удивленное и радостное выражение.

Блин  Поприколу(на всю лавку). Круто! А паца­ны, козлы, еще заходить ломались...

В общем шуме прорезается неприятный метроном — сухой, отчетли­вый. Лавочник, словно очнувшись, подходит к выключателю, с которо­го новый посетитель уже успел убрать руку, и гасит общий свет.

Блин Поприколу. Блин! По приколу!

Лавочник.