Родительский день

елая капля, еще одна, еще, еще, еще…

— На хе-е-е-е-р-р-р-р! — громко оповестил он пустынную дорогу и Великого Электрика.

И припустил к приземистому строению. А вот так, дорогая! Дождь приключился, Неимоверный Тропический Ливень. Едва успел спастись в какой-то сараюшке, а то бы точно смыло в Рыбешку, оттуда — в Лугу, потом в Финский залив, в Балтику, в Атлантику, к черту на кулички, к теще на блины…

Однако спасся, а ты посиди-ка дома. Посиди, поломай голову, где твой муж — в Атлантике или у черта на блинах. Помучайся, любимая, — как он мучается насчет твоей псевдобеременности. На хер, милая, на хер!!!

Опаньки-и-и-и…

Возле самой двери домика Кирилл остановился.

Не из-за сплетения свастик, грубо и небрежно вырезанных, за полным отсутствием наличников, прямо в полотне двери, — нашли чем удивить, право слово…

Не в том дело. Дверь оказалась взломана — топором, а может и ломом.

Да-а-а… Старик Некрасов, хоть и сграфоманил как-то про топор дровосека, хоть и жульничал безбожно, играя в карты, но в женщинах таки понимал толк. В таких вот, русских, настоящих … Может, Клава нынешнего железного коня на ходу и не остановит, — тяговое усилие трактора помощнее, чем у крестьянских лошадок. Но в горящую избу войдет, сомнений нет. Вошла же в запертую — ради него, Кирилла!

— Тук-тук! — сказал он громко и весело. — Клава, ты здесь?

Кирилл быстро шагнул через порог, не дожидаясь ответа, — дождь с пугающей скоростью превращался в настоящий ливень; посветил фонариком.

Она была здесь…

Но уже никому, никогда и ничего не смогла бы ответить.
2

Если бы ЭТО продолжалось еще достаточно долго, Марина сошла бы с ума; или не сошла бы, а наоборот, взяла бы себя в руки, а заодно — тоже в руки — взяла бы что-нибудь острое, или тяжелое, или совмещающее оба названных качества, и, вооружившись этим острым-тяжелым, распахнула бы дверцу холодильника «Самарканд»; а может, она бы…

Впрочем, неважно.

Потому что ЭТО: полтергейст? Галлюцинация? Буйство одичавших крыс? — прекратилось.

Холодильник накренился вовсе уж сильно. Дверца полностью распахнулась. Содержимое рухнуло на пол.

Не крысы.

И, естественно (глупо было бы ожидать), не двадцатилетней давности труп Маришки Кузнецовой с раздувшимся, позеленевшим лицом.

На пол рухнуло то, что Марина час назад своими руками уложила в холодильник, — оскаленная башка мадам Брошкиной.

Холодильник стоял тихо-мирно — дверца наполовину распахнута, никаких самопроизвольных движений.

Голова лежала на полу. Но не совсем тихо и не совсем мирно…

В сенях имелось одно, но достаточно большое окно, — так называемого «верандного типа»: относительно маленькие стекла в густом переплете.

Молнии за окном сверкали постоянно — голова на миг освещалась мертвенным светом, причем световые пятна хаотично чередовались с черными тенями, отброшенными рамой. Затем вспышка гасла — очертания мадам Брошкиной едва угадывались в слабом свете свечи. Новая молния — пятна и тени на свинской морде чередуются уже чуть по-другому,